Кого можно считать идеальным читателем. Идеальный читатель по А.Г

Учитель не может мечтать об идеальном ученике, потому что идеальный ученик всегда лучше учителя, из-за чего тот в глубине души ощущает своё несовершенство. Точно так же, как хирург не может мечтать об идеальном больном, поскольку идеальный больной - это, как известно, тот, кто болен неизлечимо, а какой хирург готов признать свою профессиональную беспомощность?

Впрочем, на свете хватает профессий, представители которых могут мечтать об идеальном потребителе их таланта.

Я помню повара из ашхабадского «Brand Turkmen Hotel», где мне, участнику международной книжной ярмарки, довелось жить целую неделю. Мне очень понравился вечерний илов, и я сказал повару, назвавшемуся Атамурадом, что хотел бы, чтобы этот вкус узнала и моя жена, поэтому не скажет ли он мне рецепт его приготовления.

Но Атамурад помотал головой:

Это агурджалинский аш. Чтобы овладеть всеми секретами его приготовления, надо быть туркменом не ближе, чем в пятом колене. А чтобы ощутить его настоящий вкус, надо родиться и вырасти там, где Сумбара впадает в Атрек.

Почему именно там? спросил я.

Потому что оттуда мне привозят шафран и ажгон, которые добавляются в агурджалинский аш. Потому что там пасутся бараны, мясо которых идёт на агурджалинский аш. Потому что я родился там. Каждый раз, когда готовлю агурджалинский аш, я с нежностью и любовью вспоминаю свои родные места, и эти любовь и нежность придают блюду особенный привкус, который ощутит только тот, кто, как и я, родился и вырос там, где Сумбара впадает в Атрек.

Атамурад мечтал об идеальном посетителе ресторана «Grand Turkmen Hotel», который мог бы ощутить в его блюдах привкус любви и нежности, а я мечтаю о своём идеальном читателе.

Написав несколько страниц будущей книги, я люблю выйти из квартиры и в городских парках и скверах, на улицах и проспектах, в магазинах и кофейнях, в автобусах и метро наблюдать за людьми, пытаясь по лицам узнать того, для кого, в первую очередь, эта книга пишется. Того, кто безошибочно может определить, над какими страницами я мучился больше всего, а в каких местах делал паузы во время работы, чтобы прогуляться по городу.

Идеальный читатель признаёт только оригинал, а не перевод, что значительно сужает пространство моих поисков, а значит, увеличивает шансы найти его. С другой стороны, это пространство сегодня уже слишком мало, чтобы в нём обязательно мог появиться идеальный читатель, и с каждым годом оно сужается всё больше.

Да, я пишу на языке, на котором поэзию и прозу читает не слишком много людей.

Я знаю, что сказал бы на это Атамурад: «Чем чаще видишь людей с хотдогом в руках, тем более вкусный аш мне хочется приготовить».

Я спросил Атамурада, когда однажды мы сидели с ним на лавочке возле памятника поэту Караджаоглану, думает ли он о том, что у него в действительности не так-то много шансов встретить в ресторане того, кто родился и вырос там, где Сумбара впадает в Атрек, поскольку подавляющее большинство постояльцев «Grand Turkmen Hotel» - приезжие из других стран. На что Атамурад ответил:

У того, кто ждёт, четыре пары глаз, и он одновременно смотрит в четыре стороны света. У того, кто перестаёт ждать, нет ни одной пары. Я редко разговариваю с посетителями ресторана, поэтому не могу наверняка знать, был ли среди них тот, кто родился и вырос в долине Атрека. Возможно, он был вчера, но был слишком голоден и в дурном настроении. Голодные, как и те, что садятся обедать без настроения, не могут почувствовать настоящий вкус еды. А может, он сидит в ресторане сейчас или придёт завтра. Поэтому каждый раз я готовлю аш для прошлого, для будущего и для сегодняшнего дня. Ожидание помогает держать себя в форме. Я боюсь потерять свою работу не из-за того, что больше ничего не умею, а потому, что тогда перестану ждать.

Атамурад помолчал, будто бы до мельчайших подробностей восстанавливая в памяти один из эпизодов своей жизни, а после вспомнил, как познакомился с выдающимся, по словам рассказчика, белорусским пианистом Валентином, который так и не дождался своей славы на большой сцене. В Ашхабад он приехал вместе с братом Андреем, который тут служил офицером перед самым развалом Советского Союза и у которого тут осталась дочь Марина - она вышла замуж за туркмена. Квартиры Атамурада и Марины разделяла одна стена, пропускавшая звуки так, как листва деревьев пропускает солнечные лучи. Благодаря этому уроки игры на пианино, которые по выходным давала её дочке семидесятилетняя Вазига (о ней говорили, что она положит в пустой кошелёк копейку, а достанет из него рубль), давались его сыну даром.

Сам Атамурад хоть и любил музыку настолько, что не пропускал ни одной премьеры в оперном театре, нотной грамоты чурался, поскольку считал, что у человека может быть только одно призвание. Это та работа, о которой думаешь всё время, даже во сне, и как нельзя в одном казане одновременно готовить ыштыкму и аш, так нельзя одновременно думать о разной работе.

Однажды вечером Атамурад услышал, как за стеной кто-то начал играть на пианино. Это была не соседская дочка и не семидесятилетняя Вазига: играли не просто профессионально, а виртуозно. Причём звучал фортепианный концерт Равеля для левой руки. Последнее обстоятельство особенно заинтриговало Атамурада, поскольку тому, у кого две руки и десять пальцев, играть музыку, написанную для одной руки - такая же дурная примета, как здоровому на обе ноги ходить на костылях.

Атамурад подхватился со стула - и через минуту уже стоял перед Валентином. Когда они знакомились, Атамурад, не отрываясь, смотрел ему в глаза, но рукопожатие выдало, что у Валентина на правой руке не хватает безымянного пальца.

Как человек, у которого есть настоящее призвание, о котором он думает даже тогда, когда говорит совсем о другом, Валентин во всём слышал музыку и на всё смотрел глазами музыканта. В последний день перед возвращением в Минск он испек большой бисквитный торт и попросил Марину позвать на прощальный ужин Атамурада. Торт имел вид размещённых по спирали клавиш пианино - 52 клавиши были белого и 36 - красного цвета. Над последней - «до» пятой октавы - возвышался шоколадный скрипичный ключ. Валентин сказал, что каждая из клавиш имеет свой вкус, как каждая клавиша в действительности - свой звук. Чтобы почувствовать настоящий вкус торта, нужно ложечкой зачёрпывать от них в той последовательности, в какой нажимаются клавиши при исполнении определённой мелодии одной рукой. Разные мелодии придавали торту свою вкусовую особенность.

Когда Валентин рассказал это присутствующим, за столом повисло молчание. Мало того, что никто, кроме Валентина и Марининой дочки, не знал нотной грамоты, каждый из присутствующих не мог отважиться первым ложечкой взять общий торт.

И тут из-за стола подхватилась Марина. Она полоснула по беззвучным клавишам ножом.

Атамурад увидел, как вздрогнула правая рука Валентина.

А я предлагаю… - звонко сказала Марина и смолкла, не закончив фразы: её дочка подхватилась из-за стола и бросилась к дверям.

Что такое? - крикнула ей вдогонку Марина. - Дядя Валентин пошутил! Какие ноты, какая мелодия?!

Я спросил у Атамурада, знает ли он, где теперь Валентин и чем занимается.

К сожалению, я не уверен, что он живёт счастливо, чтобы спрашивать о нём у Марины, - сказал Атамурад. - Люди сами рассказывают про свою родню, когда у тех всё хорошо, и стараются обойти эту тему, когда всё плохо. Валентин называл себя музыкантом, у которого прошлого больше, чем настоящего, поэтому я не знаю, где и кем он теперь работает, но если у меня спросить, кто такой Валентин из Беларуси, я, не раздумывая, отвечу: в первую очередь - выдающийся пианист, а всё остальное не имеет большого значения.

Я посмотрел на руки Атамурада, напоминавшие руки двадцатилетнего юноши.

Может, он стал хорошим поваром?

В его торте слишком много музыки, - с улыбкой помотал головой Атамурад. - А это то же самое, как если в агурджалинский аш добавить слишком много перца.

«Раз или два мне удалось лично столкнуться с тем идеальным читателем, которого могло рисовать лишь воображение. (Я не имею в виду читателя восторженного или льстящего, как бы приятна или неприятна ни была встреча с ним.)

С одним из них меня связала личная дружба, длившаяся почти десять лет.

Неоценима та помощь, которую на протяжении этих лет оказывала мне Елена Самсоновна Ральбе. Она старше меня более чем вдвое; её читательский вкус и опыт многократно превосходил мой. Знакомство наше завязалось по переписке (опыт, никогда не бывающий удачным...), очень вскоре она оказалась первым читателем всех моих вещей.

Когда в этом году её не стало, я понял, что потерял вполне биографического человека. Она была не один из, а единственный читатель, которого мне послала судьба, замены которому не будет.

На практике приходится вооружаться наименее разоряющим творческую энергию цинизмом в отношении читательского восприятия: за тебя или против... Вывод из этого может быть только один: поскольку ты своё слово высказываешь первым, а потом отдаёшь его на безответный суд, слово твоё должно быть максимально полным, ты должен потребовать от себя всё за столом, с тем чтобы быть уверенным, что сделал всё, что мог, и вполне выразился.

По тихий образ незримого читателя, воспринимающего тебя в твоём смысле, остаётся. В самом начале своей работы я разработал для себя следующую утешительную теорию: одного точного понимания со стороны достаточно для того, чтобы убедиться, что ты и был точен, ибо идентичное толкование может встречаться лишь в пределах истины, - двух одинаковых безумий не бывает, они не могут встретиться или встречаются с той же вероятностью, как столкновение в мировом пространстве двух астральных тел. Тебя поняли - ты не безумен. Тебя поняли - вот доказательство твоей нормы.

Читатель и писатель или писатель и читатель? Из тьмы ускользающих в глубине и тающих на поверхности смыслов этого соотношения я считаю необходимым для начала остановиться на порядке этих двух слов и предпочесть вторую комбинацию, поставив писателя первым. Хотя бы потому, что книга сначала пишется, а потом читается. Хотя бы и потому, что писатель сначала был читателем до него написанных книг.

Проблемы здесь никакой нет, потому что читатель и писатель есть реальное, действительное и действующее соотношение производителя и потребителя, при котором контакт практически равен нулю. Мы не знаем лично того человека, который нам испёк и сшил, и он не знает нас. Знакомство, мягко говоря, необязательно. Мы можем уважать чужой труд, лишь добросовестно исполняя свой, плодами которого сами пользуемся минимально».

Битов А.Г., Писатель и читатель / Статьи из романа, М., «Советский писатель», 1986 г., с. 8-9.

У Толкиена несколько иные цели и иное их решение. Но, например, история любовей Эовин/Эовюн абсолютно точна психологически.
Популярное сравнение Толкиена и Мартина лично мне представляется не очень корректным, прежде всего, потому что книги разножанровые, и этим объясняются такие их отличия, как, например, подробность в описании психологического портрета персонажа.
А насчет возрастной категории... Вы знаете, я бы Мартина как раз и назвала литературой для юношества, если бы не ряд стилевых и сюжетных особенностей, которые к смысловой нагрузке текста не имеют отношения.

Нажмите, чтобы раскрыть...

Я вообще пойду настолько далеко, чтобы утверждать, что есть очень мало произведений фэнтези, которые были бы самобытны. Обычно фэнтези - это условно говоря, сказка, "в которой детерминизм судьбы подпорчен стохастикой случайностей "(А. Сапковский) + что-то еще. Например:

1. Произведения Толкина - это сказка + эпос/миф. Герои Толкина мифичны, они мыслят архетипами Героя, Судьбы, Врага, Предопределения. У Толкина очень мало аллегорий или же указаний на реальную историю. Сама история у него мифична, пропитана вымышленными языками, местами и проч. Толкин ради того, чтобы отгородиться от остальной литературы выдумал целый мир, где может жить "вот этот вот конкретный эпос".
2. Произведения К.С. Льюиса - это сказка + развернутая религиозная аллегория. Герои Льюиса аллегоричны, насквозь символичны, они постоянно отсылают к христианским/евангельским событиям. Мальчик срывает яблоко с волшебного Дерева, колдунья ест яблоко и бежит от Дерева, мальчик поборол искушение съесть яблоко и отдал его матери и яблоко стало целебным. Колдунья же стала после поедания навсегда злой. Явная аллегория с Древом познания добра и зла.
3. Произведения Урсулы Ле Гуин (цикл Земноморье") - это сказка + развернута магически-психологическая драма. Мир Урсулы Ле Гуин - магичен. Это даже не языческий мир, это мир первобытной магии слова. Каждое вещество или существо в этом мире имеет Истинное имя. Если знаешь имя можешь завладеть этим существом, как Исида, которая чтобы добиться власти над царем египетских богов - светлым Ра, напустила на него лихорадку и не говорила как её прогнать, пока измученный Ра не прошептал ей на ухо истинное имя своё. Психологическая она потому, что У. Ле Гуин - анархистка и феминистка. У неё много страниц посвящено мужской и женской психологии. Удивительно, но понимает она эту психологию вполне традиционно. Женщина - защитница и хранительница сущего, мужчина - вечный искатель, Тесей, идущий за Ариадной. Но ведет - женщина.
4. Произведения Анджея Сапковского (цикл "Ведьмак") - это сказка + магическое декадентство + политика. Если политика Мартина конспирологина и исторична, то политика у Сапковского всегда просто по бытовому грязна, кровава и проч. Это такая постмодернистская политика, где добро обречено на не-Победу, но и Зло тоже бессильно победить. Мир у Мартина живой. Мир у Сапковского - мертвый, умирающий. В нем бродят остатки былого магического величия, которое обречено уйти навеки - эльфы, единороги, ведьмаки. Все это разрушается, ветшает, увядает. Побеждают - грязные сделки за спиной проигравших, хитрые интриганы и мир, который хуже любой войны. У Мартина - зло это война, разрушения, порочность человеческой природы, лживость религиозных иллюзий. У Сапковского - зло это когда нет ориентира, нет добра и зла, когда даже прочный мир достигается путем жутких жертв.
5. Произведения Мартина - это понятно что. Скажу только что это сказка + историко-конспирологическое повествование. У Мартина реализма больше всего, а магии почти нету. И это меня так сильно задело, что я начал писать фанфик по Мартину - так до сих пор и пишу, пока что неудачно.
6. Произведения С. Кинга (цикл Темная башня) - это сказка + героический эпос+ постапокалиптика+магизм + мистицизм + хоррор+психологич. драма... Короче, там намешано всё. Сложно даже цикл отнести к какому-то жанру. Ясно одно, что это все-таки не научная фантастика - слишком много допущений. Но синтез очень оригинальный и самобытный, ни у кого похожего не видел.
7. Произведения Д. Батчера (цикл "Досье Дрездена") - это сказка + мистико-магический детектив. Не знаю, может он и не первый в этом жанре, но по-моему это довольно оригинальное сочетание. Конечно, он наименее интересен в смысле стиля и литературы, наиболее "поп-писатель", по типу "фэнтезийной Дарьи Донцовой", то есть ширпотреба. Но зато такого сочетания и в таком длинном цикле (более 14 книг) я не встречал. Цикл, кстати не окончен, если что.

Больше ничего оригинально вспомнить не могу. Роулинг, при всей новизне идеи, прочно стоит где-то посредине между Толкиным и Льюисом в смысле самой модели. Сальваторе я пробовал читать, видно плохой перевод попался, не дочитал (хотя намереваюсь пробовать снова). Но там уже через 15 страниц ясно, что перед нами классическое фэнтези, то есть опять же Толкин. Кристофер Паолини - тоже не оригинален, по тем же причинам. Р. Желязны, опять же близок к Толкину и Сапковскому, стоит посредине с своими "Хрониками Амбера" (кстати, незаконченными).

«Воистину, лучший герой, которого создает великий художник, — это его читатель».

В.Набоков

Идеальный читатель — кто же он: поклонник, верный слушатель, слепо внемлющий строчкам любимого автора, или ученик, внимательно наблюдающий за своим учителем и старающийся во всем ему подражать, в глубине души все равно надеясь превзойти его и все сделать по-своему. Или же идеальный читатель — это критик, перед мнением которого трепещет уже сам писатель: от его решения зависит вся дальнейшая судьба произведения, которая, как показывает история, может продлиться на много веков, вместе с человечеством встречая новые явления, которые преподносит каждая новая эпоха.

Известный во всем мире писатель Владимир Набоков уделял вопросу читательского восприятия особое внимание и неоднократно обращался к нему в своих литературных эссе и лекциях. Поэтому особенно интересным будет рассмотреть вопрос «идеального читателя» на примере данного автора.

Данная проблема также подробно изучена философом и писателем Умберто Эко в работе «Роль читателя. Исследования по семиотике текста». Эко разделяет произведения искусства на «открытые» — зависящие от интерпретации, которую дает им читатель, и «закрытые», в которых возможность трактовки ограничена, автор не требует творчества от зрителя, предлагая ему лишь факты.

Любой писатель, который пишет ради своей идеи, когда не писать он просто не может, рано или поздно задает вопрос: каков образ его идеального читателя? Автор создает произведение, трепетно, аккуратно, по кусочкам собирая его из своих мыслей. Пока книга находится в состоянии эмбриона, она не принадлежит никому, кроме автора, и в ней живет всего-лишь одна история — та, которую он в нее вложил. Но с первым читателем у произведения начинается самостоятельная жизнь.

Открытые произведения нельзя воспринимать буквально. С каждым новым прочтением, история, заложенная автором в фундамент произведения, приобретает новый смысл, новый оттенок, иное значение. Потому что каждый воспринимает ее по-своему: обладая индивидуальными восприятием мира, жизненным опытом и интересами. Произведение искусства способно иметь много различных интерпретаций.

Это как в синестезии — способности некоторых людей непроизвольно смешивать чувственные восприятия. Если для одного синестетика буква А изумрудного цвета, а понедельник пахнет дождем, это не значит, что остальные люди, обладающие такой способностью, будут иметь те же ассоциации. Набоков, сам обладая даром синестетика, прекрасно это понимал.

Автор никогда не сможет стать своим читателем, но он может попытаться сделать так, чтобы именно у достойных, по его мнению, людей оказалась его книга. Только вдумчивый читатель, готовый к головоломкам и играм воображения, которые автор заготовил специально для него, сможет пройти отбор и получить доступ к гению писателя. «Произведение искусства для человека теперь — это тайна, которую надо раскрыть, роль, которую надо исполнить, стимул, который подстегивает воображение».

Особенность Набокова как писателя заключается в том, что он не позволяет своим произведениям плыть по течению. В основе его творчества лежит игра с читателями, позволяющая им самостоятельно додумывать мир, толчок к которому они получают при прочтении и правильном раскрытии загадок, спрятанных в книгах. Его читатель должен любить читать, ему также необходимо обладать развитым воображением. К тому же, что в случае с Набоковым необходимо, иначе механизм взаимопонимания автора и аудитории не запустится, крайне важно обладать хоть какими-то знаниями о жизни и личности самого автора.

Книга - это придуманный мир, и если читатель не готов использовать свое воображение, он не готов и к ее прочтению. Нельзя повлиять на судьбу книги после того, как она уже вышла в свет. Набоков это знал: «Литература — это выдумка. Вымысел есть вымысел. Назвать рассказ правдивым значит оскорбить и искусство, и правду». Поэтому большое внимание он уделил комментариям, предисловиям и послесловиям, а также переводам своих произведений. Если проработать все эти компоненты, до мельчайших деталей продумать, как направить читателя в нужное автору направление, тогда книга сама начнет осуществлять отбор тех, кто ее достоин.

Желание Набокова контролировать дальнейшую судьбу своих произведений можно оценивать и по его привязанности и восхищении своей женой Верой, которая всегда была рядом с писателем, порой даже заменяя его или выполняя за него литературную работу, связанную с переводами и составлением лекций.

«Мы с ней — лучшая для меня читательская аудитория, - утверждал, посмеиваясь, Набоков в 1965 году. — Я бы сказал, главная аудитория». Друзья считали, что иной аудитории, кроме жены, Набокову и не было нужно.

Создавая образ идеального читателя, любой автор будет как можно сильнее приближать его к самому себе, наделяя общими качествами и характеристиками. Потому что именно в этом случае гарантирован успех в восприятии произведения так, как того хочет его создатель. И Набоков в этом не был исключением.

«Настоящий читатель впитывает и воспринимает каждую деталь текста, восхищается тем, чем хотел поразить его автор, сияет от изумительных образов, созданных сочинителем, магом, кудесником, художником».

У. Эко пишет о символах, которые используются в современной литературе как средство «сообщать неопределенное, открытое для постоянно меняющихся реакций и интерпретационных подходов», и приводит в качестве примера «открытые» символы в произведениях Ф. Кафки: за́мок, ожидание, вынесение приговора, метаморфозы. Аналогичные символы можно встретить и в романе Набокова «Приглашение на казнь»: те же за́мок и заключенный, оставленный наедине с вихрем собственных страхов, мыслей и снов.
Данное произведение действительно весьма метафорично и «открыто», и если читатель начнет воспринимать все буквально, он не сможет найти ключ к разгадке авторского замысла.

«Произведение открытое — приглашение, которое дает исполнителю шанс сориентироваться в мире, который всегда пребывает таким, каким его задумывал автор», - считает Эко, что также позволяет провести параллель с вышеупомянутым произведением Набокова.

Немногие писатели открыто ставили своего читателя наравне с героями произведений. Описание же «идеального читателя» - регулярный мотив набоковедения: этот читатель знает, несколько языков и литератур, энтомологию, шахматы, биографию Набокова, точнее, не просто знает, а ради чтения Набокова узнал. А разгадка «подлинного смысла» его книг входит в профессиональные обязанности исследователей.

Роман «Приглашение на казнь» действительно более открыт, в отличие от той же «Лолиты», принесшей Набокову мировую известность и славу. Сравнивая эти два произведения одного автора, хорошо видно, что «Лолита» не требует особой специальной подготовки и комментария, как другие работы Набокова. Впрочем, некая подготовленность все равно нужна: едва ли найдется читатель, способный с первого раза разгадать и оценить его.

«Настоящий писатель, который заставляет планеты вертеться, лепит человека и, пока тот спит, нещадно мнет его ребро, — такой писатель готовыми ценностями не располагает: он должен сам их создать».

Таким образом, можно сказать, что на вопрос, кто появился раньше и кто кого создает в литературном мире: писатель читателя или наоборот, можно найти множество всевозможных ответов. Одно известно наверняка: друг без друга они не смогут существовать. Так, настоящий искренний читатель будет стремиться к автору, а писатель, в свою очередь, будет делать все возможное, чтобы найти своего зрителя и восхитить его своим талантом и глубиной мысли, стараясь уловить в читателе отражение самого себя.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1.У. Эко. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. М.: Симпозиум, 2007.
2.С. Шифф. Вера (Миссис Владимир Набоков). М.: Независимая газета, 2002.
3.В. Набоков. Лекции по русской литературе. С-П.: Азбука, 2012.
4.В. Набоков. Лекции по зарубежной литературе. С-П.: Азбука, 2011.
5.В. Набоков. Дар. С-П.: Азбука, 2009.
6.Коммерсантъ — ежедневная общенациональная деловая газета, http://kommersant.ru
7.Российское синестетическое сообщество, http://www.synaesthesia.ru

У. Эко. Роль читателя. Исследования по семиотике текста.-стр.93
В. Набоков. О хороших читателях и хороших писателях.-стр.38
Hughes interview, December 28, 1965.
В. Набоков. Писатели, цензура и читатели в России.-стр.40
У. Эко. Роль читателя. Исследования по семиотике текста.-стр.109
В. Набоков. О хороших читателях и хороших писателях.-стр.34



КАТЕГОРИИ

ПОПУЛЯРНЫЕ СТАТЬИ

© 2024 «naruhog.ru» — Советы по чистоте. Стирка, глажка, уборка