Дмитрий озерков - музейный работник. Принимает ли участие в формировании выставочных планов отдела современного искусства директор Эрмитажа Михаил Борисович Пиотровский

7 октября 2015 года Государственный Эрмитаж представил проект собственного музейного центра в Москве - «Эрмитаж - Москва», который станет частью культурного кластера «ЗИЛАРТ», строящегося сейчас на территории бывшего автозавода ЗИЛ. Пятиэтажное здание по проекту Хани Рашида планируется открыть в 2018 году, и выставляться в нем будет современное искусство. Дмитрий Озерков, заведующий Отделом современного искусства Государственного Эрмитажа, руководитель проекта «Эрмитаж 20/21» рассказал Анне Матвеевой, почему «Эрмитаж - Москва» будет посвящен именно современному искусству, что туда привезут, как и на чьи деньги все будет устроено.

Макет филиала Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ. 2015. Фрагмент. © Asymptote - Hani Rashid & Lise Anne Couture

Анна Матвеева: Что будет выставлять «московский» Эрмитаж?

Дмитрий Озерков: Акцент будет сделан на современное искусство, специально ради него все и строится. В Петербурге несколько лет назад у нас наконец появилось здание Главного штаба, приспособленное для вещей больших, тяжелых, громоздких, неудобоваримых; многие современные проекты, например, было бы невозможно показать в другом месте. И в Москве у нас будет пространство того же типа, только еще более современное, с учетом новых технологий и некоторых ошибок, допущенных в Главном штабе. Ошибок неизбежных, поскольку Штаб — старое здание. Здесь же все будет делаться с нуля и конкретно под наши запросы.

Проблема с Москвой такая: несмотря на то, что это великий город с широким спектром музеев, мы до сих пор не видим в нем музея, который мог бы сравниться с Главным штабом по размеру, по климату, по месторасположению и по инфраструктуре. ГМИИ им. А. С. Пушкина, Музеи Кремля — это, как ни крути, маленькие залы, не приспособленные и изначально не предназначенные для показа крупных работ. Мы все время думаем о том, что нам нужен партнер. Логично было бы, если бы им стал Пушкинский музей. Когда Пушкинский музей начал делать Музей личных коллекций, можно было надеяться, что появится новая площадка такого рода, но в результате проект воплотился в качестве набора маленьких коробочек, где можно показывать только графику и небольшие картины. В итоге мы пришли к тому, что мы строим с нуля новое здание.

А.М.: В Москве и так много тех, кто показывает современное искусство. Чем эрмитажный опыт может обогатить московский?

Д.О.: Многие имена, которые звучат в Москве, когда-то открыл Петербург, в том числе и Эрмитаж. Понятно, что в Москве все деньги, Москва умеет прекрасно делать пиар и вообще события — в отличие от Петербурга, который часто не тратит на это сил. Например, открывается первая выставка Караваджо в Пушкинском музее — о ней пишут: «Караваджо впервые в России», и вся Москва туда идет, и вся Россия едет в Москву посмотреть на это «впервые в России», а тот факт, что в Эрмитаже Караваджо в коллекции и в постоянной экспозиции, как-то забывается. Сейчас в Москве проходят две важных выставки, показываются два больших имени: и Аниш Капур, а ведь «Эрмитаж» выставлял их первыми, и если с Капуром сложнее — его работа была и на Московской биеннале, то Буржуа в России начиналась у нас.

В общем, мы собираемся привозить в Москву большие громкие имена, с которыми работаем; не ждать, пока их привезет кто-то из московских институций, а делать это первыми и на своей площадке. Так же, как делаем в Петербурге. Сейчас в планах на ближайшие полтора года Тони Крэгг, Ансельм Кифер, Ян Фабр — последних двух имен, насколько я знаю, в Москве не было.

А.М.: У идеи этого проекта есть экономическая сторона?

Д.О.: Когда мы делаем крупные выставочные проекты, мы, как правило, хотим везти их куда-то еще. Например, — проект миллионного уровня. Нам невыгодно показать ее только в Эрмитаже, мы хотим везти ее дальше. Это выгодно в том числе и экономически — мы имеем возможность разделить расходы с другой стороной.

А.М.: Как это работает?

Д.О.: Есть два музея — допустим, в Москве и в Петербурге или в Нью-Йорке и в Вашингтоне. Если выставка из одного музея едет во второй, у нее будут расходы: на транспорт, страховку, курьеров и каталог. Такого рода траты могут быть разделены между двумя институциями. Это всегда экономически важно, когда речь идет о сверхбольших проектах, требующих крупных спонсорских денег, понятно, что они делаются не на выручку от продажи билетов. Так что это даст нам экономическую возможность делать еще более крутые выставки, разумно деля расходы.

Дмитрий Озерков. Источник: фейсбук Дмитрия Озеркова

А.М.: Строительство осуществляет «Группа ЛСР», какова ее роль в этом проекте — это они предложили Эрмитажу сделать музей внутри квартала, который они строят, или Эрмитаж обратился к ним с предложением?

Д.О.: Они к нам. Поводом для проекта послужило желание «Группы ЛСР» сделать музейное пространство в своем новом квартале. «Группа ЛСР» выиграла тендер на застройку всей территории ЗИЛа. Из существующей зданий они оставляют конструктивистскую часть, остальное сносят, строят микрорайон, жилой комплекс. Еще там будет бульвар, где расположатся и кинотеатры, и торговые центры, и музей. С этим предложением «Группа ЛСР» обратилась к Эрмитажу. Они же будут осуществлять финансирование проекта.

А.М.: Финансирование строительства здания?

Д.О.: Не только финансирование строительства, но и обеспечение жизнедеятельности музея. А суть программы — кого везти, когда и почему — на нас. Мы делаем концепцию.

А.М.: На что музей будет похож в архитектурном плане?

Д.О.: Это отдельно стоящее здание — пока на его месте пустырь. Сам музей — «коробка» высотой 50 м — пять этажей и терраса, плюс два этажа вниз. Общая площадь порядка 13 тыс. м2 — это немало. Внутри здания три основных колонны, содержащие в себе коммуникации и лифты, на них нанизаны выставочные залы разных размеров и пропорций, предназначенные для разных видов искусства: от графики и небольших картин до больших картин и инсталляций; между ними — пространства-провалы для отдельных больших произведений, например, скульптур, которые можно как поставить, так и подвесить в воздухе. Сейчас мы активно работаем с Хани Рашидом и его мастерской Asymptote на тему того, как это должно выглядеть, а следующий этап будет осуществлять уже «Группа ЛСР», которой предстоит привести проект в соответствие с российскими строительными стандартами, согласовывать все эти запасные выходы и пожарные рукава; тут наша задача — сделать так, чтобы согласования не убили архитектуру.

Макет филиала Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ. 2015. Фото: courtesy Art PR

А.М.: Вы будете выставлять только и исключительно современное искусство?

Д.О.: Фокус будет сделан на современном искусстве, но мы повезем в Москву не только его. Покажем и некоторые вещи из запасников: например, спецхран, который до того не выставлялся нигде. «Неведомые шедевры» — вещи со спорным статусом, такие как «Площадь Согласия» Дега, импрессионисты, Сезанн. Они находятся на балансе Эрмитажа, но не принадлежат ему, они формально могут быть затребованы обратно.

А.М.: А кому они принадлежат?

Д.О.: Формально они принадлежат наследникам еврейских семей, у которых их отняли нацисты, у которых, в свою очередь, отняла их Красная армия и вывезла к нам. Возможно, когда-нибудь кто-то займется этим вопросом, сейчас он открыт, идет процесс, проводятся конференции и круглые столы, посвященные вопросам принадлежности этих вещей. Мы принимаем в этих мероприятиях активное участие, но пока работы у нас, и в 1989 году Михаил Борисович Пиотровский принял решение, что пока они де-факто хранятся в Эрмитаже, полотна будут выставляться. Эти работы никогда не выезжали, из-за своего непростого статуса они не могут покинуть Россию, но в Москве мы тоже хотим их показывать.

Потом, конечно, будем показывать , которую Москва видела давно и мало. Еще у нас есть идея показывать на постоянной основе современных петербургских художников — причем не только из эрмитажной коллекции. Мы хотим сделать отдельную галерею для этого проекта. Понятие петербургского искусства сейчас очень сильно размыто: есть какие-то художники, на чьи выставки мы все ходим, их переманивают московские галереи — они становятся уже не петербургскими, а российскими художниками, но систематизированного представления нашей художественной среды нет.

Рендеринг здания филиала Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ. 2015. Asymptote — Hani Rashid & Lise Anne Couture

А.М.: Почему это важно? Принято считать, что современное искусство глобалистично, неважно, кто из художников, где родился и в какой стране работает, не говоря уже о том, в каком городе: они все равно говорят на одном художественном языке. Что значит сейчас показывать искусство, делая упор на его локальности?

Д.О.: Как ни странно, мне кажется, что хотя петербургское искусство весьма интернационально, в нем есть определенные черты, которые выдают его географическую принадлежность. И я думаю, эти черты не случайны, они во многом являются сутью этого искусства, его важным биографическим качеством. В последнее время я много размышляю о том, что время интернационализации искусства подходит к концу, локальность приобретает все большую ценность. На Венецианской биеннале это очень заметно: есть тусовка китайцев, тусовка англичан, тусовки французов и немцев, и все ходят смотреть только свои проекты, ходят на свои вечеринки. Искусство, особенно это заметно в развивающихся странах, все более привязывается к своему контексту, к местным проблемам и формам. И биографические обстоятельства становятся все более интересны: взять того же Аниша Капура — англичанина, по происхождению еврея, родившегося в Индии. Именно биографический фон — важный элемент его гениальности, его особенности. Мне кажется, петербургское искусство тоже обладает некой особенностью, которая важна для его восприятия. Прошлогодняя выставка в Музее Москвы («Другая столица. Современное искусство из Санкт-Петербурга сегодня», кураторы Евгения Кикодзе и Олеся Туркина. — «Артгид» ) показала, что изучать ее важно, в том числе и для самих петербуржцев: там были некоторые проекты, о которых я раньше представления не имел.

А.М.: Понятно, что Эрмитаж может дать Москве. А что даст московский проект Эрмитажу? Новые возможности, новые связи, новые деньги — или это чистая благотворительность?

Д.О.: Нет, конечно, не благотворительность. Будут и новые деньги, здесь нашим партнером является «Группа ЛСР», и другие московские деньги мы будем привлекать. Но в первую очередь такие проекты дают нам возможность посмотреть на себя. Когда ты делаешь выставку и везешь ее куда-то — например, в Казань или в Выборг, где уже действуют филиалы Эрмитажа, — ты видишь, что там она преображается, возникает совсем другая перспектива. К тому же это эксперимент по созданию музейного пространства с нуля. Мне кажется, это будет очень интересная история, связанная в том числе и с возможностью по-новому взглянуть на уже известное. Это вообще главная задача проекта «Эрмитаж 20/21»: казалось бы, зачем современное искусство в Эрмитаже, когда все знают, что Эрмитаж — это коллекция старых мастеров? Но мы стали заниматься и современным искусством, и сквозь его призму стараемся позволить зрителям взглянуть на старое искусство современными глазами. Это можно делать разными способами: можно повесить новое искусство рядом со старым в одном зале, можно сделать выставку, а можно — вот, целое специальное пространство.

Вид экспозиции выставки «Рубенс, Ван Дейк, Йорданс. Фламандское искусство из Эрмитажа» в центре «Эрмитаж — Амстердам», Амстердам. 2011. Фото: Эверт Эльзинга

А.М.: Это ведь не первый опыт Эрмитажа по открытию реальных филиалов с выставочными залами вне Петербурга? Московский проект вписывается в этот опыт?

Д.О.: Разумеется. У нас существует программа «Большой Эрмитаж», и «Эрмитаж — Москва» — как раз про это. Уже давно работает «Эрмитаж на Амстеле» в Амстердаме — огромный филиал, где мы показываем выставки, посвященные русской культуре в ее связи с Европой. «Эрмитаж — Казань» работает уже десять лет прямо на территории казанского Кремля и имеет очень большой успех. Есть центр в Выборге, меньший по размерам, и сейчас мы строим центр в Барселоне, который вскоре откроется.

А.М.: Несмотря на озвученные планы, на презентации в Москве вы заявили, что они не окончательные, что вы хотите провести чуть ли не опрос среди москвичей, что лучше выставлять в новом центре, когда он откроется. Так ли это?

Д.О.: В Москве очень много чего есть, но кое-чего и нет. Я хочу обратиться к московскому сообществу с вопросом, чего, как им кажется, не хватает — возможно, мы сможем это привнести. Мне было бы приятно услышать их ответы. Мы не хотим быть закрытым учреждением, которое навязывало бы Москве свои порядки, — мы очень хотели бы услышать feedback. В конце концов, не каждый день открывается новый музей.

В октябре 2007 года стартовал проект «Эрмитаж 20/21»: в музее начали устраивать громкие выставки современного искусства, появились его коллекция и постоянная экспозиция. Накануне юбилея мы собрали самый молодой эрмитажный отдел в кабинете заведующего Дмитрия Озеркова.

Проект, призванный привлечь в главный музей страны актуальное искусство, с самого начала был чрезвычайно амбициозным. Выставку «Америка сегодня: выбор Чарльза Саачи», с которой он стартовал в 2007-м, Михаил Пиотровский назвал тогда первым опытом показа «небесспорного» искусства в Эрмитаже. И правда, среди экспонатов были люстра из человеческих и конских волос, крови и экскрементов автора и инсталляция - кукольных котов тошнит. На вернисаже лондонский галерист Чарльз Саачи, взрастивший Дэмиена Херста и , клялся в преданности каждому барочному завитку Зимнего дворца, а Михаил Борисович так объяснял замысел проекта: «Эрмитаж - один из немногих универсальных музеев, чьи энциклопедические коллекции отражают все формы культурного наследия, в разных странах мира и в разные времена. Двадцатый век закончился, и если музей хочет процветать, мы должны также представлять новое, только что созданное, лучшее из того, что мы можем сегодня найти во всем мире».

«Эрмитаж 20/21» должен был связать Петербург с современным художественным процессом, из которого город выпал почти на столетие. Что говорить, если еще в начале 2000-х в коллекции самыми молодыми авторами были Матисс, Пикассо, Кандинский и Малевич. В Париже Лувр соседствует с Центром Помпиду, в Нью-Йорке Метрополитен - с MOMA, в Лондоне помимо Национальной галереи имеется Тейт Модерн. А в Петербурге не было и до сих пор нет музея актуального искусства, и Эрмитаж осознанно (или неосознанно) был вынужден взять на себя и эту функцию. С тех пор и по сегодняшний день город жадно вглядывается в мир сквозь эрмитажное окно, а экспозиции Вима Дельвуа (2009 год), Ильи Кабакова (2010 год) или Сантьяго Калатравы (2012) собирают любителей искусства со всей России. При этом скромный коллектив из восьми сотрудников регулярно поднимает грандиозные медиаволны. Так, «Конец веселья» прокуратура по заявлениям возмущенных граждан проверяла на предмет экстремизма и осквернения христианских святынь. , музей был вынужден обороняться .

При этом не боролся за лидерство в рейтингах цитируемости - просто любая инсталляция в России теперь больше чем инсталляция. Надо признать, что выпускник кафедры истории искусств СПбГУ оказался в нужное время в нужном месте, чтобы прививать городу-музею вкус к новому и постоянно задевать чувства всех кому не лень. В 1999 году Дмитрий пришел в самый престижный Отдел западноевропейского искусства и занял позицию хранителя французской графики. Сложившаяся столетиями традиция позволила бы ему спокойно находиться на этой должности несколько десятилетий, но однажды молодому научному сотруднику, замеченному в интересе к актуальному искусству, предложили сделать доклад о том, как оно демонстрируется в музее. К этому времени в Эрмитаже уже показали Энди Уорхола и Джексона Поллока (2000), Сая Твомбли (2003) и Денниса Хоппера (2007). В итоге краткий спич Озеркова стал, по сути, манифестом: дальше так жить нельзя.

«Критика была довольно жесткой, - вспоминает Дмитрий, - и в конце конференции я подошел к Михаилу Борисовичу и извинился за резкость моих слов. Все это лишь для того, чтобы мы могли понять свои проблемы и улучшить ситуацию». Похоже, директор Государственного Эрмитажа решил помочь Дмитрию в полной мере прочувствовать принцип «критикуешь - предлагай, предлагаешь - действуй» и в 2007 году назначил Озеркова ответственным за проект «Эрмитаж 20/21». Под его руководством была создана рабочая группа, а затем сектор современного искусства, позднее переименованный в отдел.

И тут же новоиспеченный отдел столкнулся с неожиданными для традиционного искусствоведа задачами. Например, проблема всех музейщиков мира - каталогизация и хранение произведений совриска: «Если где-то в Америке в 1962 году была создана инсталляция из макарон, то сейчас она явно уже руинирована. Возникает вопрос, как ее реставрировать, - приводит простой пример Дмитрий, - и мы пионеры в ответах на такие вопросы. В случае с макаронами найдите такие же или изготовьте идентичные из пластика. Главное - не забудьте о замысле художника».

Выставка в Эрмитаже - канонизация для художника

Принятый в 1996 году Госдумой «Закон о музейном фонде РФ» предусматривает, что при поступлении в коллекцию музея объект следует описать в категориях «холст, масло, 150 х 100 см» - с указанием материала, техники, размеров. Тогда что делать с видеоинсталляцией? Как присвоить инвентарный номер цифровому изображению и как быть, если через двадцать лет жесткий диск, на котором оно записано, размагнитится? Бывает, в таких случаях ставят на учет не произведение искусства, а «флешку белого цвета 7 х 1,5 см», на которой оно записано. В Эрмитаже работы, созданные в новейших техниках, о сроках хранения и возможности реставрации которых пока трудно сказать что-то определенное, помещают не в основную коллекцию современного искусства (КСИ), а в так называемую КСИэф, где строчные буквы означают «экспериментальный фонд».

Открывшись в 2012 году после реконструкции, Главный штаб стал штаб-квартирой отдела современного искусства. А кабинет заведующего с восьмиметровыми потолками и видом на Мойку настолько представителен, что министр культуры европейской страны позавидовал бы Озеркову. Соседние выставочные помещения - огромный двухсветный куб и три зала меньшей площади - теперь «закреплены» в музее за временными выставками современного искусства. Но его экспозиции регулярно проходят и в самых разных пространствах Главного штаба, Зимнего дворца, Старого, Малого и Нового Эрмитажа. Внутри огромного музея существует узаконенная феодальная раздробленность - те или иные площади относятся к ведению разных отделов. И поэтому появление редимейд-объекта «Сушилка для бутылок» классика дадаизма Марселя Дюшана в Аванзале Зимнего дворца на выставке Центра Помпиду говорит о дипломатическом таланте Дмитрия.

«Когда я только начал работать над проектом „Эрмитаж 20/21“, мне предложили сформулировать, как мы будем демонстрировать современное искусство. И я принял важное решение: мы не будем показывать его „в белой комнате“, как это обычно делается в галереях по всему миру, - объясняет Озерков свою позицию, - просто потому, что в Эрмитаже есть три миллиона экспонатов, с которыми гораздо интереснее разговаривать, чем с пустым помещением. Поэтому в диалоге с коллекцией старого искусства были выстроены выставки Фрэнсиса Бэкона (2014) и Яна Фабра (2016). А зачастую мы выстраиваем диалог художника еще и с пространством. Например, в 2011 году показали скульптуры Энтони Гормли в залах античного искусства - возникла перекличка его современных отливок с древними мраморными оригиналами. Выставку Ансельма Кифера мы разместили в Николаевском зале, потому что она посвящена поэту Велимиру Хлебникову, предсказавшему революцию. А революция произошла сто лет назад именно в Зимнем дворце. Более того, Временное правительство арестовали в Малой столовой, по соседству с Николаевским залом, где во время Первой мировой войны располагался госпиталь. Такая привязка к месту в данном случае очень важна».

Какими критериями руководствуется Эрмитаж, устраивая выставки современных авторов? Стратегия - в организации монографических экспозиций тех, чьи имена уже признаны, и групповых выставок молодых и многообещающих. «Мы не делаем упор на русских художников по той простой причине, что для этого есть Русский музей, а в нем отдел новейших течений, с которым мы дружим и тесно общаемся, - говорит Дмитрий, - но у нас нет и установки исключительно на западных авторов. Мы стараемся собрать художников, которые войдут в историю или которых мы в нее введем: ведь истории современного искусства не существует, она пишется на наших глазах и с нашим участием. Эрмитаж - все-таки главный музей страны, и выставка в нем - определенная степень канонизации. А для того, кто попадает сюда при жизни, - знак того, что он становится частью истории музея. Неудивительно, что Маркус Люперц, Тони Крэгг, Ансельм Кифер специально создавали работы для персональных экспозиций в Эрмитаже. Мы также не берем выставки, „путешествующие“ из одного музея в другой».

Принципиальная позиция Эрмитажа заключается в том, что музей не покупает работы современных авторов - только принимает в дар от художников и меценатов. Такая политика позволяет избежать обвинений в субъективности выбора: если в собрании нет работ Дэмиена Херста или Джеффа Кунса, то нельзя и сказать, что музей потратил средства на произведение, истинную ценность которого еще должно определить время. При этом отдел отказывает художникам в том, чтобы принять их работы в подарок, опасаясь размыть качества существующей коллекции. Сегодня в нее входят более полутора тысяч экспонатов, в том числе работы Луиз Буржуа, Роберта Раушенберга, Захи Хадид, Энтони Гормли, Ясумасы Моримуры. Постоянная экспозиция современного искусства в Эрмитаже включает в себя инсталляцию Ильи и Эмилии Кабаковых «Красный вагон» и так называемые комнаты художника в Главном штабе: Кабакова, Дмитрия Александровича Пригова, Жака Липшица.

Художники, а также их агенты, дилеры, галеристы методично атакуют Эрмитаж предложениями, и задача Отдела совриска в том, чтобы их оценить. Когда кандидатура автора и идея экспозиции прошли обсуждение на разных уровнях и принято коллегиальное «да», начинается поиск средств на перевозку работ и их страховку, оформление таможенных документов, подготовка дизайна экспозиции, написание текстов для каталога и его печать, организация интервью с художником, его лекций и паблик-токов. Сочетание научной и исследовательской деятельности с практическими навыками в самых разных областях обязательно для всех сотрудников отдела. Хотя у каждого есть своя специализация. Так, заместитель заведующего Марина Шульц - специалист по XIX веку и исследует влияние прошлого на современное искусство. Ксения Малич сосредоточилась на архитектуре и дизайне - она была куратором ретроспектив Сантьяго Калатравы и Захи Хадид. Анастасия Чаладзе изучает наследие русского авангарда и его влияние на художественные практики ХХ века. Даша Панайотти - фотографию, в особенности уличную и любительскую. Нина Данилова отвечает за выставочные блокбастеры. Елисей Захаренков выявляет связи между современным западным искусством и русской философской и религиозной традицией. Нателе Тетруашвили поручено работать с произведениями Ильи Кабакова - в октябре в галерее Tate откроется ретроспектива художника, приуроченная к 100-летию Октябрьской революции и подготовленная совместно с Эрмитажем и Третьяковской галереей.

Дмитрий Озерков с гордостью заявляет, что музей не тратит на организацию выставок современного искусства бюджетных средств: «Налогоплательщики платят только за электричество, которое освещает залы, и за труд эрмитажных работников от научных сотрудников до уборщиц. Все остальные деньги, весьма значительные, музей получает от спонсоров. Мы ежегодно устраиваем приемы для них в Петербурге, Лондоне, Нью-Йорке, в Израиле, где проходят благотворительные аукционы, а место за столом можно приобрести за значительную сумму».

Несмотря на все напряжение, которое сопровождало выставочные проекты братьев Чепмен и Яна Фабра, Дмитрий Озерков верит, что отношение к совриску в России рано или поздно изменится: «Мы все скоро успокоимся, когда поймем: актуальное искусство - часть нашей жизни, от которой никуда не деться, как и от компьютеров, мобильных телефонов и Интернета. Тогда мы придем к выводу, что в нем лучше начать разбираться». Так победим!

Текст: Виталий Котов

Фото: Антон Рудзат, П.С. Демидов, С.В. Покровский, И.Э. Регентова, Л.Г. Хейфец (© Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург, 2017)

В год 100-летия октябрьских событий Эрмитаж покажет проект о революции и Эйзенштейне. А пока TANR расспросила заведующего отделом современного искусства Дмитрия Озеркова о том, как музей прошел 2016 год

Заведующий отделом современного искусства Государственного Эрмитажа Дмитрий Озерков во время церемонии награждения в ЦСК «Гараж». Фото ИТАР-ТАСС/Станислав Красильников

За последний год Государственный Эрмитаж стал одним из основных источников громких скандалов в Петербурге. Не проходит и недели, чтобы события внутри или около самого крупного музея России не попали в горячую десятку новостей. И почти все они связаны с современным искусством: Эрмитаж обвиняли в оскорблении чувств верующих, в жестоком обращении с животными, в том, что он не то показывает, не тому учит, что больше ориентирован на Запад, а про «скрепы» забывает. Дмитрий Озерков , заведующий отделом современного искусства Государственного Эрмитажа, рассказал о планах на юбилейный для России и всего мира год.

Рабочий тащит пулемет…

Дмитрий, следующий год — год 100-летия штурма Зимнего дворца, то есть Эрмитажа, где сейчас расположена главная экспозиция музея. Такое единство времени и места дает простор для фантазии. Что думаете делать? Будете снова брать Зимний штурмом?

Для нас смысл этого юбилейного года — в том, что все говорят про революцию, а мы живем в тех залах, где она свершилась. Эрмитаж — Зимний дворец — это еще и место, где создан миф о революции. Комната Временного правительства, лестница, по которой бежали матросы, Керенский — все это происходило у нас, для нас это среда обитания. В этих залах Эйзенштейн снимал свой фильм «Октябрь» и творил очень важный для нашей истории и всего советского искусства историко-культурный миф. Арка Главного штаба, шедевр архитектуры Росси , тоже стала частью этого фильма-мифа, а мы в этом фильме живем и создаем в нем современное искусство. Сейчас уже проработаны детали проекта, связанного с Эйзенштейном, с его мифом о революции, с попыткой понять, что в фильме было реальным, а что — легендой. Ведь режиссер сам тоже был революционером: в построении кадра, в монтаже, в использовании звука. Мы об этом постараемся рассказать.

Подготовка к эвакуации собрания итальянской живописи Эрмитажа. 1917 г. Фото Алексея Поповского Государственный Эрмитаж

Это будет живое действие или статичная выставка?

Большой выставочный проект с действием, презентациями, показами, дискуссиями. Второй проект юбилейного года — фотография. Мы хотим представить двух братьев Хенкиных , один из которых в первой трети XX века жил в Ленинграде, другой — в Берлине. Но это не знаменитые актеры Владимир и Виктор Хенкины , а их дальние родственники Евгений и Яков . Они фотографировали Берлин и Ленинград такими, какими те были в 1930-е годы. Братья снимали параллельную реальность, это их диалог о времени и о себе, им удалось запечатлеть установление репрессивного режима и в Германии, и в Советском Союзе. Снимков несколько тысяч, они никогда не выставлялись и нигде не печатались, они хранятся в одном частном архиве в Европе. Мы покажем и Берлин, и Ленинград. После Эрмитажа выставка поедет в Германию. Возможно, и в другие страны, потому что этот диалог сейчас очень важен для всей Европы. Третье событие — Ансельм Кифер , и это тоже будет очень важная выставка. Мы попросили Кифера сделать специально для Эрмитажа особый проект…

Провокации будут?

Да у нас не бывает провокаций, потому что провокация — это когда кто-то стоит голый или что-то взрывают! А у нас — люди, которые сами решили, что оскорблены их чувства. Никто же из нас не предполагал, что на выставке Фабра животные спровоцируют кого-то на протесты, что погибшие под колесами машин на автострадах Бельгии звери станут хедлайнерами новостей.

Демонстрация на площади перед Зимним дворцом в Петрограде. Октябрь 1917 г.
Photo by Hulton Archive/Getty Images

Скрепы кусаются

Когда Эрмитаж начал активно показывать современное искусство, казалось, что Пиотровский представляет его просто потому, что это модно, это привлекает молодую аудиторию. Музей самодостаточен своей коллекцией, своей историей, и, когда началось активное внедрение самых актуальных, модных западных художников, возникло ощущение, что Эрмитаж очень хочет, «задрав штаны, бежать за комсомолом».

У меня как раз нет такого ощущения, а есть понимание, что музей, который входит в число главных музеев мира, вступив на путь представления современного искусства, достаточно смело это делает, хотя и многим рискует. Потому что сочетание традиционного и современного всегда и везде вызывает конфронтацию. Лувр в 2008 году сделал первые выставки того же Яна Фабра, и в результате отдел современного искусства там закрыли. Если у нас против выступают какие-то любители скандалов, то там противниками современного искусства в Лувре оказались реальные академики Французской академии, с именами, с регалиями. В профессиональной прессе писали очень язвительные статьи. Например, известный академик Марк Фумароли , специалист по Ренессансу. Я помню его статьи против Джеффа Кунса в Версале, против выставок современного искусства в Лувре. И во Франции победила консервативная линия — отдел современного искусства в Лувре закрыли, хотя выставки актуального искусства там проходят.

Традиционные музеи стараются не связываться с современным искусством?

Происходит борьба, и сейчас однозначно никто не скажет, нужно ли показывать современное искусство в музеях, как показывать. Об этом идет дискуссия. Потому что современное искусство или вступает в разговор со старым, или может случиться, как со старым человеком, который скажет: отстаньте от меня, уйдите. Но в этом случае музей остается неким архивом, складом. А мы пытаемся доказать, что музей — живой. Эрмитаж выбрал такой путь, он последовательно идет по нему, и в этом наш плюс.

Цесаревич Алексей Николаевич. «Портрет военного». Бумага, акварель. GARF, State Archive of the Russian Federation

Не место для дискуссий?

Вы произнесли кардинально важное слово — дискуссия. У нас в стране катастрофически не хватает мест для дискуссий. Но считаете ли вы скандалы, которые бурлят вокруг ваших выставок, особенно последний, затянувшийся скандал вокруг выставки Фабра, дискуссией?

Конечно, нет. У нас отсутствует не только поле для дискуссий — у нас отсутствует умение вести профессиональный диалог с музеем, со зрителями. Особенно после того, как закрылось несколько независимых журналов по искусству, возникших в 1990-х годах, исчезла независимая экспертная оценка. Посмотрите, на фоне этого скандала с Фабром нет ни одной публикации, которая бы разбирала, в чем суть диалога его фоторабот с работами Рубенса . Хотя там много о чем можно сказать: о появлении и исчезновении Вакха , Христа , о возникновении разных тем и сюжетов, в том числе метафизических. Но об этом никто не говорит и не пишет!

Вы до открытия его выставки не догадывались, что произойдет? Может, было бы логичнее заранее рассказать о ней, о художнике в широкой прессе?

Пожалуй, вы и правы, но угадать реакцию не всегда удается. У нас до этого прошла выставка «Реализмы», на мой взгляд, куда более провокационная. Это был профессиональный ответ лапидарному реализму советского толка, который сейчас у нас в почете. Там были выставлены изувеченные манекены, очень жесткие работы, и я ждал более яркой негативной реакции. Фабр — он более многослойный, сложный, его работы вызывают море эмоций и интерпретаций, немногословный и легко читаемый.

Карл Кубеш. «Белый зал. Охрана А.Ф.Керенского». Из альбома «Зимний дворец в 1917 г.». Бромосеребряный отпечаток. Фото: Государственный Эрмитаж

Вы сами ответили: реализм понятен, а Фабра надо разгадывать, над ним надо думать. Это и вызывает негативную реакцию, как все незнакомое, неопределенное.

Не все так просто, и дело не только в биологических реакциях. Люди в силу простой нехватки времени, перегруженности информацией не способны переваривать длинные тексты, сложные конструкции, оценивать сложные выставки. Каждый раздел Эрмитажа требует серьезного осознания, а современный зритель ждет, уткнувшись в гаджеты, простых текстов и указаний, что хорошо, что плохо… Я провел много отдельных экскурсий по Фабру для ветеринаров, для защитников животных, для блогеров, для Сергея Шнурова — для самых разных категорий зрителей. Выяснилось, что люди просто не читают тексты, которые мы специально представляем на выставке. После экскурсий нам говорили: «Вот вы нам рассказали, а как остальные узнают об этом?» Хотя все написано в сопроводительных материалах. Но ни у кого нет времени прочитать эти два абзаца!

Миссия выполнима

Идеи выставить в Эрмитаже братьев Чепмен, Гормли, Фабра — ваши? Директор к вашему мнению прислушивается?

Идеи мои, так что можете на меня вешать все манекены, всех кошек и собак… Михаил Борисович к моему профессиональному мнению, как мне кажется, прислушивается, я ведь руковожу отделом почти десять лет. Но это не отменяет постоянного диалога, когда оценки не совпадают.

Карл Кубеш. «Кабинет императора Николая II. После штурма дворца». Из альбома «Зимний дворец в 1917 г.». Бромосеребряный отпечаток. Фото: Государственный Эрмитаж

Пиотровский разбирается в современном искусстве?

Разбирается, хотя, может, не во всех деталях, но в основных явлениях — да, конечно. В современном искусстве важно все видеть своими глазами, а Михаил Борисович, несомненно, очень много видел.

Есть ли у Эрмитажа какая-то особая миссия, особое место? Ведь музей может многое сделать и для пропаганды современного искусства, и для его развития?

Эрмитаж много и делает: у нас практически ежедневно проходят лекции в Молодежном центре, большая часть транслируется онлайн. Наша главная задача — выставлять сложное, умное искусство, что мы и делаем. А еще мы открыли двери для «Диалогов», постоянно организовываем мастер-классы ведущих современных мастеров. Недавно провели первый семинар сайнс-арта с Институтом точной механики и оптики (Университет ИТМО — ведущий вуз России в области информационных и фотонных технологий. — TANR). Для страны, для мира Эрмитаж — важнейшая сокровищница, его нужно сохранять, а сохранение сегодня — это развитие, движение…

Это со времен «Алисы в Стране чудес» известно: чтобы оставаться на месте, нужно быстро бежать.

Но для нас это не казус или курьез, для нас движение — главная составляющая ежедневной жизни. Эрмитаж постоянно развивается и сам производит новые проекты, идеи, смыслы.

Анна Матвеева

Дмитрий Озерков отвечает за актуальное искусство в главном классическом музее России. Именно он инициировал создание сектора современного искусства Эрмитажа. Потом придумал проект «Эрмитаж 20/21». Он курировал выставки молодого американского искусства «Америка сегодня» и британского - «Новояз», выставки Чака Клоуза, Вима Дельвуа, Генри Мура и других мастеров современного искусства. В конце этого года проект «Эрмитаж 20/21» откроет собственные залы в обновленном здании Главного штаба. В параллельной программе нынешней Венецианской биеннале Эрмитаж под кураторством Озеркова представит большую выставку Дмитрия Александровича Пригова. О своих громадных планах рассказал Анне Матвеевой.

В: Дмитрий, давай начнем с выставки Пригова, которая откроется в университете Ка’ Фоскари 31 мая, за день до открытия Венецианской биеннале.
О: История проекта такова. Фонд Пригова обратился к Эрмитажу с предложением принять в дар работы художника. Дальше выяснилось, что у Пригова были связи с Венецианским университетом. Они были заинтересованы сделать выставку. Я поговорил с Пиотровским и сказал, что, по моему мнению, выставку нужно делать именно в период биеннале. Для меня, как куратора, сложная, но важная задача - показать свое видение Пригова. Мы знаем Пригова-поэта, Пригова-художника, Пригова-имиджевого персонажа, Пригова, читающего о «милицанере», но Пригова-человека мы не знаем, он растворяется в этих имиджах. Все свои человеческие эмоции - «я боюсь», «я болею» - он тут же перекидывал на персонажа, и уже персонаж болел или боялся. В современном мире обычно есть автор и есть его работа. Есть Дэмиан Херст, он создал бриллиантовый череп. Есть Юрий Злотников, он нарисовал свои картины. А в случае Пригова эта связь не работает, она атакована и разрушена им самим, мосты между человеком и произведением сожжены. Для меня суть Пригова - в остроумном разрушении фигуры автора, дезориентировании читателя. Интрига выставки - найти этого человека, вывести его на чистую воду. Я уверен, что об этом можно будет рассказать на интернациональном языке.

В: Выставка будет показана в России?
О: Обязательно. Ведь это вещи из нашей, эрмитажной коллекции. Но не раньше 2012 года. Выставка состоит из графических работ, а графика после того, как где-то была показана, должна отлежаться - это обязательное правило. Я начинал как куратор графики, и мне это хорошо известно. Выставлялась графика, скажем, три месяца - должна отлежаться шесть.

В: Вернемся к Эрмитажу. Только что в рамках проекта «Эрмитаж 20/21» открылась выставка Генри Мура. Каковы дальнейшие планы проекта?
О: Планов много. Мы хотим показать что-то из немецкого искусства, сделать действительно хорошую, серьезную выставку, показать такие имена, как Георг Базелиц, Зигмар Польке, Герхард Рихтер, Йорг Иммендорф. Я каждый день смотрю несколько предложений выставок. Что-то поступает в дирекцию, что-то напрямую мне. В ближайшее время мы показываем выставку Анни Лейбовиц. У нее тревел-шоу, около 200 работ, выставка ездит по всему миру, к нам она приедет из Австралии, от нас поедет в Москву. Но мы не показываем все это шоу. Мы делаем собственный кураторский отбор, из двухсот работ мы выбрали примерно половину. Этот отбор - сложный процесс, в нем принимают участие Анни Лейбовиц, ее куратор, наш куратор - это эрмитажный взгляд на Анни Лейбовиц. Я не хочу сказать, что ее отбор хуже нашего, но мы имеем право выбирать, и это прекрасное право. Дальше в конце сентября будет Энтони Гормли в античных залах Эрмитажа: вторжение современного скульптора в святую святых - в экспозицию античного отдела. Конечно, мы хотим сделать что-то с русским искусством. Давно хотим, некоторые планы уже были и провалились, потому что русское искусство развивается быстрее, чем мы можем его репрезентировать. Но тем не менее мы очень хотим сделать русский проект, какой-то эрмитажный взгляд на это русское безумие.

В: Ты все время говоришь «мы». Ты не чувствуешь определенного растворения себя в институции?
О: В Эрмитаже есть такая традиция - говорить «мы, Эрмитаж». Это не я придумал. Я приду и уйду, а Эрмитаж остается. Я работаю по контракту с Эрмитажем, и когда я что-то говорю от имени Эрмитажа, то это решение Эрмитажа, комитета, комиссии и так далее. Естественно, я стараюсь лоббировать то, что мне интересно, стараюсь, чтобы мои интересы превращались в интересы Эрмитажа. Но в этом нет никакой личной выгоды. Скорее стремление показать Эрмитажу, что я знаю правильный ход в этой партии шахмат. Примите это и скажите, что это ваш ход. Я не работаю над проектом «Озерков», я работаю над проектом «Эрмитаж».

В: Тебе едва тридцать, но ты уже в топе мировых музейных кураторов, у тебя прекрасные связи, высокий статус. Это дал тебе Эрмитаж или, наоборот, это то, что ты принес Эрмитажу?
О: У Эрмитажа было не очень много связей в мире современного искусства. Те связи, которые есть сейчас, конечно, изначально мои, но я с удовольствием использую их для Эрмитажа. С другой стороны, директор Эрмитажа Михаил Борисович Пиотровский очень поддерживает эти начинания - без его воли и желания ничего этого бы не было, я бы по-прежнему занимался старой графикой. Но он понимает, что за современным искусством будущее, что если ты не занимаешься современным искусством, ты пропадаешь, проваливаешься.

В: Эрмитаж - огромный классический музей, у него свой формат. Тебе в нем комфортно? Например, ты входишь в экспертный совет «Инновации», там победила группа «Война». Понятно, что «Война» никогда не будет выставлена в Эрмитаже. У тебя не возникает внутреннего конфликта?
О: Я понимаю, что какие-то вещи я не могу показать в Эрмитаже. И даже не хочу. Эрмитаж - это рама. Большая, барочная, позолоченная, в которую что-то входит, а что-то никак не вписывается. Я понимаю, что даже если я пролоббирую и продавлю выставку группы «Война» в Эрмитаже, это будет плохо смотреться, это произведение, не соответствующее раме. В Эрмитаже есть некий уровень этикета: все-таки Эрмитаж - это дворец. Во дворце полагается ходить в мундире или платье. Ты не можешь там бегать голым, не можешь ходить в шубе, не можешь тащить за собой мешки - есть правила поведения во дворце. Дворец - это не театр и не галерея. С этим приходится мириться. Для нас строится Главный штаб, где у нас будет больше экспозиционной свободы. Но пока мы работаем в Зимнем дворце, мы счастливы, что у нас есть возможность вслушаться в старую архитектуру, старую экспозицию, сыграть в игру с этим пространством. Сейчас мне интересно изучать этот формат большого классического музея. Я понимаю, что этот музей умнее и интереснее каких-то моих задач. В этом музее огромное количество неисследованных стратегий, возможностей, ходов. Мне сейчас было бы интересно для разнообразия сделать выставку старого, классического искусства - сделать иначе, чем это обычно делается. Те, кто живет в Петербурге, нередко даже не понимают уровня Эрмитажа: ну есть у нас Эрмитаж и есть. На самом деле это охрененный музей уровня Лувра или еще круче. В самих зданиях, в размещении работ - бесконечное количество разных систем и логик. Это сложнейший конструкт, и он на нас влияет: проходя по залам Эрмитажа, мы поддаемся их ритму, архитектура задает нам ритм. Мне интересно было бы сделать проект о физиологии восприятия, которую создает Эрмитаж.