Екатерина Дайс о "малой" традиции европейской культуры. Екатерина Дайс: «Новейшее время закончилось…»Беседа с культурологом о тайных культурных культах, мистериальной традиции в современной культуре, «рифмах френдленты» и половой принадлежности Бога Семья

Екатерина Александровна Дайс (род. 1978) — российский культуролог, философ, критик. Кандидат культурологии. Занимается проблемами влияния мистериальной традиции на современную литературу и искусство, а также философией пространства, или геопоэтикой. Автор книг "Джон Фаулз и мистериальная традиция" (2011), "Психея и Рок: Статьи о современной культуре" (2012) и др.

Семья в зеркале Мэри Поппинс

Хелен Линдон Гофф (так при рождении звали Памелу Треверс) родилась в Австралии в ирландской семье, в 17 лет стала актрисой бродячего театра и сыграла во всех пьесах Шекспира. В детстве часто представляла себя птицей, особенно курицей-наседкой, которая высиживала яйца, что впоследствии нашло выражение в одном из эпизодов саги о Мэри Поппинс. В 1924 она переехала в Англию и стала журналисткой, в 1925 познакомилась с поэтом-мистиком Джорджем Расселом (он умер в 1935) и как раз в 1934 вышла первая книга о Мэри Поппинс, которую он вдохновил.

Иллюстрация Мэри Шеппард

Вместе с ирландским поэтом и практикующим магом, лауреатом Нобелевской премии по литературе, Уильямом Батлером Йетсом, Джордж Рассел входил в несколько эзотерических орденов. На правах старшего друга он опекал первые опыты Треверс в стихосложении и показывал их Йейтсу. Затем передавал благожелательные отзывы мэтра. Считается, что особый интерес к мифологии и поэзии, составляющий стержень творчества Памелы Треверс, она переняла именно от Рассела. Однако, если мы взглянем на наиболее известный и тиражируемый портрет писательницы в образе музы Титании из пьесы Уильма Шекспира «Сон в летнюю ночь», времен ее актерской карьеры, то увидим на этой фотографии и поэзию, и магию и все то, что позднее обнаружится в образе Мэри Поппинс. Однако, именно Джордж Рассел, который был известен также под псевдонимом АЕ, что относило к гностическому «эону», предложил своей младшей подруге написать книжку про ведьму.

Памела Треверс дружила и с Альфредом Ориджем, издателем эзотерического журнала New Age, что привело к знакомству с Георгием Гурджиевым в 1938 году. Позднее Треверс стала преподавать учение Гурджиева в мистических кружках на протяжении нескольких десятилетий. У автора одной из самых известных детских книжек никогда не было своих детей. В возрасте около 40 лет она усыновила двоюродного внука своей большой и неразделенной любви — Камиллуса, у которого был брат-близнец. Писательница скрывала от ребенка его происхождение до тех пор, пока братья не встретились в одном из баров и не поняли, кем они друг другу приходятся. Характерно, что близнецы присутствуют и в мире Мэри Поппинс и являются одними из немногих действующих лиц, способных вести полноценный диалог с няней-ведьмой. Да и то только до того времени, пока им не исполнится год. Со всеми остальными в семье Бэнксов Мэри Поппинс практически не разговаривает, особенно со взрослыми. Дети же — Джейн и Майкл Бэнксы — которым около 5-6 лет, общаются с ней во сне, в ночное время, в измененном состоянии сознания.

Памела Треверс в образе Титании

Столкновение с Мэри Поппинс — это столкновение с нуминозным. Она появляется из ниоткуда и уходит в никуда. Ее невозможно понять рационально, она избегает определений. Известно лишь, что она представляет из себя само совершенство. Она одновременно пугает и восхищает, являясь и строгой няней и образцом (недостижимым) для подражания. То есть тем, чем и является нуминозное, согласно Рудольфу Отто и Карлу Густаву Юнгу — божественным началом, вызывающим переживания устрашающей и очаровывающей тайны.

В текстах о Мэри Поппинс идет речь о двух типах семей: обычной семье, представленной Бэнксами (фамилия возникла из того факта, что отец Хелен Линдон Гофф был банковским служащим) и семье богов, к которой принадлежит Мэри Поппинс. Здесь отчасти фигурирует гностическая антропология — деление на людей материальных, духовных и душевных. А что может быть более материальным, чем банковские служащие и более духовным, чем няня, летающая с помощью ветра?

Карикатура на двух поэтов. Как разошлись У.Б. Йейтс и Джордж Рассел ("АЕ") — они шли по улице в Дублине и разминулись, вот как это произошло!

В божественную семью родственников Мэри Поппинс входит старушка Корри (возможно, Кора — Персефона), которая помнит начало мира, кузен Кобра (отсылка к египетским богам), мама Мэри, чей подружкой была подпрыгнувшая до Луны корова (архетип Хатхор) и др. Приведем цитату, подтверждающую наши слова. Из нее понятно, что миссис Корри относится к очень древним божествам, помнящим сотворение мира:

— Вы, наверно, очень-очень старая, — сказала Джейн, завистливо вздыхая и думая, сможет ли она когда-нибудь запомнить то, что помнит миссис Корри.

Миссис Корри, закинув свою седую, головку, залилась визгливым смехом.

— Старая! — сказала она наконец. — По сравнению с моей бабушкой я просто цыпленок. Вот она действительно старая женщина, если хотите. Но, конечно, и я кое-что повидала на своем веку! Помню, например, как создавался этот мир, — ведь я в ту пору была уже далеко не девочка! Господи боже, ну и суматоха была тогда, доложу я вам! (Пер. с англ. Б. Заходера).

Зачем Мэри Поппинс приходит в семью Бэнксов, с которыми у нее нет ничего общего? Она учит детей тому, как быть богами. У Георгия Гурджиева был тезис о бессмертии, заключающийся в том, что надо развивать в себе высшие уровни бытия. На физическом уровне все смертны, на звездном — бессмертны в этой вселенной. Процитируем отрывок из книги ученика Гурджиева П.Д. Успенского: «В поисках чудесного»:

Георгий Гурджиев

На одной встрече, куда было приглашено довольно многой новых людей, ранее не слышавших Гурджиева, ему задали? вопрос: «Бессмертен человек или нет?»

«Итак, вы спрашиваете, бессмертен человек или нет. Я отвечу: и да, и нет… [Если] у него есть только физическое тело; оно умирает, и от него ничего не остается. Оно состоит из земных материалов и после смерти возвращается в землю. Это — прах, и он возвращается в прах. Говорить о какого-то рода "бессмертии» для человека подобного сорта невозможно. Но если человек имеет второе тело (он начертил второе тело напротив планет), это второе тело состоит из материала мира планет и может пережить смерть физического тела; второе тело не бессмертно в полном смысле слова, потому что спустя определенный промежуток времени тоже умирает; тем не менее, оно не умирает вместе с физическим телом.«Если у человека есть третье тело (он поместил третье тело на диаграмме напротив Солнца), оно состоит из материала Солнца и может существовать после смерти "астрального тела».

"Четвертое тело состоит из материала звездного мира, т.е. из такого материала, который не принадлежит исключительно Солнечной системе; и потому, если оно кристаллизовалось в пределах этой системы, внутри нее нет ничего, что могло бы разрушить такое тело. Это означает, что человек, обладающий четвертым телом, бессмертен в пределах Солнечной системы.

Возможно, именно из этого отрывка Памела Треверс, верная ученица Георгия Гурджиева, и взяла такое обилие звезд в своих книгах о Мэри Поппинс. Самым ярким примером, несомненно, является корова, которая танцевала из-за того, что на рог ей упала звезда. Этому воплощению древнеегипетской богини танцев и веселья Хатхор, изображавшейся либо в виде коровы, либо женщины с коровьими рогами, либо в головном уборе, напоминающем рога, помогает мать Мэри Поппинс. Да и сам Гурджиев называл себя ни более и не менее как «учителем танцев», что связано с древним суфийским представлением о танце как о божественном кружении. Возможно, поэтому корова из истории про Мэри Поппинс так расстроилась, когда прекратила танцевать — она утратила мистическую связь с божественным началом.

Тициан. Венера перед зеркалом

Изначально Хатхор воздавали почести как той, что произвела на свет солнце. Сравним с похожими на тысячи маленьких солнц одуванчиками, среди которых пасется корова из текста про Мэри Поппинс вместе со своим теленком. Хотя Треверс и не сравнивает одуванчиков с солнцами, они у нее — маленькие солдаты. Млечный путь воспринимался древними египтянами как пролитое молоко небесной коровы, прародительницы мироздания. Луна или месяц — это ее рога, ее корона. Здесь образ Хатхор сливается с образом Иштар, более современные интерпретации коего мы видим в картах таро («Верховная жрица» в головном уборе Хатхор).

Рыжая Корова набрала воздуху — и прыгнула. Вот это был прыжок! Земля сразу оказалась далеко-далеко внизу, фигуры Короля и придворных становились все меньше и меньше и наконец совсем исчезли. А Корова взлетала в небо все выше и выше; звезды проносились мимо нее, словно большие золотые тарелки, и вот ее ослепил яркий свет, и она почувствовала, что ее коснулись холодные лунные лучи. Корова зажмурилась, пролетая над луной, и, миновав полосу слепящего сияния, она наклонила голову к земле и ощутила, что звезда соскользнула с ее рога. С громом и звоном покатилась звезда по небу.

А когда она исчезла во тьме, Корове показалось, что до нее донеслись чудесные звучные аккорды удивительной небесной музыки…

И в следующий миг Рыжая Корова снова опустилась на землю. К своему большому удивлению, она обнаружила, что находится не в королевском саду, а на своем родном лугу!

И главное — она перестала танцевать!

Ноги ее ступали важно и уверенно, как и полагается ногам всякой уважающей себя коровы. Степенной, неспешной походкой она прошла по лугу навстречу Рыжей Телке, по дороге обезглавливая своих золотоволосых солдатиков. (Пер. с англ. Б.Заходера).

Обратим внимание на несколько важных моментов в этом отрывке: Во-первых, корова путешествует в космическом пространстве, ее окружают луна и звезды, что соотносит ее с богиней плодородия, являющейся в образе небесной коровы. Во-вторых, она слышит чудесную музыку, которая раньше называлась «музыкой сфер», то есть существует в пространстве нуминозного. В третьих, эта корова властвует над людьми (довольно страшное сравнения поедаемых ею и раздавливаемых одуванчиков с солдатами). Очевидно, что эта корова — существо божественная и родственное Мэри Поппинс в ее божественной безжалостности, скрытой за маской материнской фигуры или фигуры прелестной воспитательницы.

Солярная, астральная и лунарная символика — важная часть космоса Мэри Поппинс. Своего апогея древние религиозные представления, связанные с Богиней матерью, достигают в главе о дне рождения в зоопарке. Вообще зоопарк сам по себе отвечает представлениям гностиков о материальной тюрьме этого мира. Зоопарк — и есть тюрьма материи. То, что все в этот день перевернуто и звери занимаются кормлением людей, которые сидят в клетках, отвечает гностическим представлениям о мире как о тюрьме, о теле — как о темнице божественной искры, исходящей из плеромы и стремящейся к ней -плероме, божественной полноте, иному миру.

Очковый Змей улыбнулся длинной, неспешной, таинственной улыбкой и повернулся к Мэри Поппинс.

— Кузина… — начал он, присвистывая.

— Она правда его кузина? — спросил Майкл.

— Правда, двоюродная сестра по материнской линии, — опять прошептал Бурый Медведь, — и он сегодня преподнесет ей царский подарок.

— Кузина, — опять просвистел Очковый Змей, — твой День рождения так давно не совпадал с Полнолунием, и мы так долго не могли отпраздновать его так, как празднуем сегодня. У меня было время обдумать, что тебе подарить, дорогая кузина. И я принял решение… — он умолк, и в террариуме было слышно только, как много-много змей одновременно затаили дыхание, — подарить тебе, — продолжал Царь джунглей, — одну из моих кож. (Пер. с англ. Игоря Родина).

Мы видим, что кузен Змей подчеркивает несколько раз важность того факта, что день рождения Мэри Поппинс падает на полнолуние. Это позволяет отнести Мэри к одной из астральных богинь, чьи дни рождения праздновались на протяжении тысячелетий именно по полнолуниям.

Примечательно, что Мэри Поппинс в каждой главе смотрится в зеркало или в зеркальные поверхности — пуговицы полицейского или витрину магазина, где ее отражение расстраивается (то есть приходит в соответствие с образом тройственной лунной богини). Зеркало является свидетелем неоспоримой красоты и привлекательности Мэри Поппинс, строго связанной с ее ужасающим детей характером, то есть с проявлением двух сторон нуминозности — ужаса и красоты.

— Сейчас же прекратить! — прикрикнула Мэри Поппинс, свирепо глядя на Джейн. — Если и есть в этом доме кто-то действительно красивый, то это… — она замолчала и с самодовольной улыбкой посмотрелась в зеркало.

— Тот, кто не носит фамилию Бэнкс! — отрезала Мэри Поппинс. — Вот кто! (Пер. с англ. Б.Заходера).

Мэри Поппинс глядится в зеркало, подтверждая каждый раз свою божественную природу, сущность Венеры — богини любви и красоты, одним из атрибутом которой было зеркало. Зеркало стало в конечном счете и астрологическим символом этой планеты. Венера, кстати, выполняла в древности функции богини, связанной со смертью и подземным миром, психопомпа. А зеркало можно найти в погребальных захоронениях многих народов древности. Причем, если грабители разоряли могилу, то единственный предмет, который они оставляли — было зеркало, связывающее этот мир с миром иным, миром духов, богов и предков. Глядясь в зеркало, Мэри Поппинс утверждается в своей божественной природе Иштар, Астарты, Венеры и связывается со своей семьей, состоящей из вечных богов.

С психоаналитической точки зрения, можно сказать, что героиня проходит стадию зеркала — термин, введенный Жаком Лаканом. В докладе на XIV-м международном психоаналитическом конгрессе (Мариенбад), Лакан говорил о стадии зеркала как о характерной ступени развития младенца от полугода до полутора лет. Кстати, именно в этом возрасте находятся близнецы, когда в семью Бэнксов попадает Мэри Поппинс и именно они легко находят с ней общий язык (хотя и не умеют говорить). Здесь Памела Треверс показывает нам, что младенческая довербальность близка языческим богам, имевшим дело с первобытными людьми, практически не умевшими говорить, знавшими триста слов. Здесь стадия развития ребенка близка стадии развития человечества, на которой появляются Великие богини-матери.

И еще один момент, связанный с главным местом действия основного повествования — домом №17 по Вишневому переулку, где живет семья Бэнксов. Сделаем смелое предположение: а не имела ли в виду автор Семнадцатый аркан Таро, на котором обычно изображена обнаженная девушка? Над ее головой мы видим семь звезд, одна из которых крупнее других. Это Иштар или Астарта. Прекрасное создание держит в своих руках два кувшина и льет воду из них в реку и на землю, соединяя разные стихии. Такова и Мэри Поппинс, что прилетает с Восточным ветром и живет в соответствии с лунными и солнечными циклами. К сожалению, достаточно трудно проследить, каким именно поворотным точкам в колесе языческих праздников соответствуют приходы и уходы Мэри Поппинс, ее посещение разных родственников. Связано это с тем, что Памела Треверс выросла в Австралии, а книги писала в Великобритании. Для нас очень трудно понять, идет ли в тексте речь о весне или осени, описания сезонов сбиты, размыты. Но в том, что такое соответствие можно будет найти — мы абсолютно уверены. Но это уже — тема дальнейшего исследования.

Итак, мы видим, как в детской книжке находят отражения древние мифы, личные переживания автора, а главное — вспышка радости от столкновения с нуминозным. Памела Треверс в своей жизни была знакома со многими мистиками, с великими учителями — Уильямом Батлером Йейтсом, Джорджем Расселом, Георгием Гурджиевым. Во многом из своего опыта она и вывела на свет эту странную няню, которая на самом деле не является няней, а является чем-то средним между древней лунарной богиней и учителем философии. Говоря о Мэри Поппинс мы скорее сравним ее воздействие на детей с майевтикой Сократа, то есть искусством повивальной бабки, или методов наводящих вопросов, позволяющих выявить истину, уже сокрытую внутри человека. Потому что Мэри Поппинс не дает ответы, она ставит вопросы. И каждый может воспользоваться ее методом познания себя — просто взглянуть в зеркало!

Трудно в двух словах представить Екатерину Дайс, настолько многогранна и самобытна она и в жизни, и в творчестве. Лучше всего за автора говорят его произведения, а стихи Екатерины заслуживают самого пристального внимания — это подтвердят все, кто знает и любит эту прекрасную поэтессу…

— Екатерина, вы признанный в своей сфере учёный-культуролог, основоположник теории мистериальной традиции, однако известны также и в различных литературных ипостасях — как критик, эссеист, переводчик зарубежной поэзии, автор оригинальных стихов… Расскажите немного о себе, о своей семье. Кого вы читали в детстве и юности? Кто были ваши любимые герои?
— Благодарю за столь лестные слова, не знаю, заслуживаю ли я их в полной мере, но всё равно приятно! Я родилась в простой советской семье: мама учительница, папа — инженер. Бабушка — машинистка, возможно, именно от неё у меня любовь к буквам. Начиная с двух лет, бабушка брала меня в свой отдел в министерстве, где сидели около тридцати женщин, которые печатали с необыкновенной скоростью. Я помню огромные железные точилки, которые поглощали карандаш, сжимая его зубцами со всех сторон, что оставляло такие характерные вмятины, а потом выплёвывали уже новым, идеально заточенным. То есть я с самого раннего детства полюбила технологию письма — печатная машинка и острый карандаш, которым служат прекрасные машинистки (а моя бабушка была необыкновенно красива и привлекательна даже в свои шестьдесят, когда в последний раз вышла замуж), это напоминало древний храм, в котором хранились священные тексты. Росла я в советское время, поэтому любила соответствующую литературу: книги о детстве Ленина, Мопассана, Дюма. Как отдельные проблески вспоминаю Мэри Стюарт с её «Полыми холмами», в которых говорилось о волшебнике Мерлине из истории о короле Артуре. Австралийского писателя Алана Маршалла, который в детстве заболел полиомиелитом, его книга «Я умею прыгать через лужи» была для меня образцом бытового героизма, благодаря ей, перечитанной раз шесть, я была убеждена в том, что писатели — лучшие люди на свете, а ещё научилась споласкивать заварочный чайник одним круговым движением и спать, подложив обе руки под голову, что обеспечивало прилив счастья по утру.
— Как и когда вы начали писать? Когда определились с литературной стезёй? Ваш литературный дебют (первая серьёзная публикация) — когда он состоялся?
— В подростковом возрасте я начала вести дневники. Но первой серьёзной публикацией я бы назвала книгу «Джон Фаулз и мистериальная традиция», которую «Независимая газета» включила в число лучших книг 2011 года. Благодаря этой книге я познакомилась с философом и критиком Михаилом Бойко, который дал ей незаслуженно высокую оценку не только в своих статьях и интервью с вашей покорной слугой, но и в личной беседе, говоря, что в ней содержатся бриллианты смысла! Я очень люблю, когда меня хвалят, но, к сожалению, работаю в такой специфической области — я занимаюсь связями между искусством, литературой, западным эзотерицизмом и наукой, что понять меня могут от силы сто двадцать человек на Земле, Михаил Бойко — один из них.

Если вы хотите, чтобы писатели хорошо писали, их надо полноценно кормить, потому что писатель работает с помощью мозга, а мозг, составляя от общей массы тела только 2%, потребляет около 20% всей энергии, больше, чем любой другой орган человеческого тела

— Какие писатели сформировали ваш внутренний язык, на котором вы говорите сама с собой, и в какой мере этот язык совпадает с тем, что вы пишете для прочтения другими?
— Это не писатели, а философы — Игорь Яковенко, Вадим Руднем, автор культового «Словаря культуры XX века» и, отчасти, филолог Гасан Гусейнов, который задал мне высокую планку отношения к слову, это Вадим Рабинович, чьим подвигом по написанию алхимической книги в стенах института им. Менделеева я восторгалась, это Марина Цветаева, у которой мне близок синтаксис — бессмысленные и безумные тире, а также внутренний немецкий, это Роберт Грейвс с его поклонением Великой богине.
— Что вы читаете в настоящий момент? А кого перечитываете время от времени?
— В настоящее время я читаю свою ленту на Фейсбуке — самую интересную современную короткую прозу, идеальный постмодернистский гипертекст, о таком во времена торжества этого идеологического течения можно было только мечтать и учебник по Таро — нужно для новой теории. Бесконечно перечитывать можно только восходы и закаты — это книга, автор которой бессмертен, и она переживёт всех писателей и читателей!
— Отражаются ли, и если да, то каким образом, в ваших художественных произведениях ваши исследовательские работы? Вы находите в современной литературе и искусстве элементы древней мистериальной традиции, — но используете ли эти элементы в собственных литературных текстах?
— Да, потому что человек в целом трудно разделим на разные жанры. Пример такой работы можно увидеть в цикле «Философия камня», опубликованном моим другом Рубеном Ишханяном на своём портале в Армении: «В новом цикле «Философия камня» Екатерина Дайс занимается алхимией слова, упорядочивая различные стадии алхимического процесса или Великого Делания, перемешивая как стёклышки калейдоскопа эманации, эмоции, стихии. Цикл начинается, как и положено, со стадии Нигредо, или Делания в чёрном. Это время меланхолии, полного упадка сил. Но почему оно катарское? Быть может потому, что следующая стадия Альбедо — Делания в Белом, ассоциируется у автора с алибигойцами — гностическим движением юга Средневековой Франции. А Цитринитас — с царицей Савской, героиней мифа вольных каменщиков, чьи легенды перемежаются в плотном кольце поэтического атанора с розенкрейцерскими легендами. Тексты Дайс пронизаны интенцией связи времён, перетекания одной исторической эпохи в другую, но главной связующей нитью этого цикла остаётся алхимия — не искусство превращения простой материи в золото, а процесс становления внутреннего человека».

Литература может существовать только в свободном обществе

— Много ли вы издавались «на бумаге»? Сложно ли нынче выпустить свою книгу? Что для этого надо? Вообще, слово «пробиться» — оно актуально на литературной стезе сегодня, в эпоху интернета?
— У меня вышло три книги в маленьких дружественных издательствах. Я сознательно предпочитаю интернет толстым журналам, хотя вершиной моей карьеры как критика был обзор десяти лучших книг 2013 года в журнале «Новый мир». Я очень люблю свою колонку в «Русском журнале», которую веду уже три года и редактора Александра Морозова. Книгу выпустить легко, вопрос только стоит в том: зачем? Большинство книг — это просто информационный «белый шум».
— Как вы относитесь к написанию книг под заказ? Можно ли относиться философски к коммерции в литературе?
— Нормально, если за это хорошо платят. Только так и надо, потому что литература — это бизнес, даже литература про медитации.
— Можно ли прожить на доход от литературной деятельности? Вообще, приносит ли она вам какую-то ощутимую материальную пользу? Согласны ли вы, что творческий человек творит лучше, если он голоден?
— Нет. Писатель может жить на ренту, на деньги поклонников, на какие-то дополнительные доходы вроде лекций или премий, но не на гонорары, которые покрывают примерно десятую часть расходов на жизнь. Я не беру экстремальные примеры типа уникального своей энергичностью Дмитрия Быкова, или раскрученных писателей, использующих литературных «негров». Надо осознать, что писатель не может работать весь день, как это делают менеджеры, от силы часа три в день, у писателей бывают депрессии, запои, периоды любовной горячки или ему просто не пишется, потому что он ещё не прожил тот кусок жизни, который потом станет законченным текстом. Возможно, писать надо не более одной книги за всю жизнь, но это должна быть Книга жизни.
Я считаю, что писатель должен есть чёрную икру, сыр с плесенью и горький шоколад, пить дорогой коньяк и хороший чай или кофе, потому что они полезны для мозга. Писатели, если мыслить в индийской системе каст, это брахманы, которые были жрецами, учителями, монахами, учёными. Для них была разработана специальная диета — сухофрукты, молочные продукты, говядина, поскольку она была даром священного животного. Когда я пишу, то замечаю, что непроизвольно сажусь на своеобразную брахманическую диету, только я вегетарианка и не ем мясо, большинство статей я сочинила на финиках и йогурте. То есть если вы хотите, чтобы писатели хорошо писали, их надо полноценно кормить, потому что писатель работает с помощью мозга, а мозг, составляя от общей массы тела только 2%, потребляет около 20% всей энергии, больше, чем любой другой орган человеческого тела.

Интернет — это гениальное открытие для интровертов и аутистов

— Что сегодня переживает русская литература — упадок или подъём? Чего, по-вашему, ей не хватает? Кого из современных писателей вы рекомендовали бы в золотой фонд отечественной классики?
— Разумеется, упадок, поскольку литература может существовать только в свободном обществе. Если под современными понимать ныне живущих, то я боюсь кого-то назвать, поскольку писатели как спортсмены, или даже как скаковые лошади — ты ставишь на них, а они получают травму, как правило моральную, они падают вниз как гностическая София, и не могут больше быть властителями душ. Писателю легко оступиться — вокруг него много соблазнов, поэтому я бы ожидала вхождения в пантеон только от людей кристально чистых духовно, таким мне представляется молодой автор Илдар Абузяров, который слышит музыку сфер и встречается с ангелами, но посмотрим, что будет дальше. Нашим современником был Джон Фаулз, он непревзойдён, вселяя в меня некоторую веру в человечество, и Юрий Андрухович, но это не российские писатели, а из российских, пожалуй, Иосиф Бродский, Веничка Ерофеев и Сергей Довлатов. Да, ещё — крымский поэт Андрей Поляков.
— Как вы считаете, интернет — это скорее хорошо, чем плохо, или наоборот? Авторское право и интернет — как вы относитесь к этому вопросу?
— Интернет — это гениальное открытие для интровертов и аутистов. Благодаря интернету у меня много друзей во всех уголках земного шара, которые терпят меня потому, что когда у них день — у меня ночь. К авторскому праву я отношусь хорошо, пока это не доходит до абсурда и ты не можешь посмотреть книжку, на которую хочешь сослаться, только потому, что автор умер 69 лет назад. Авторское право не должно мешать прогрессу, а оно мешает. В этом смысле нам очень повезло, что в России до недавнего времени книги были относительно дёшевы, но сейчас цены как на Западе и это достижение ушло. Я уже начинаю задумываться, когда покупаю какую-то книгу, хотя с детства была библиофилом, в моей коллекции даже есть роскошно изданная книга с автографом Джона Фаулза и первое издание его «Мага».

— Считаете ли вы, что творческому человеку идеи и сюжеты его произведений диктуются «сверху», из неких высших сфер?
— Смотря какому, все люди разные. Но в моей жизни происходят такие чудесные вещи, необъяснимые ничем, кроме как теорией синхронии Карла Густава Юнга, что если бы я делала из них литературные произведения, мне никто не поверил бы.
— Какое из своих произведений вы считаете самым сильным? Расскажите про него.
— Вот это стихотворение, посвящённое другу-мистику:

ДАЛЕТ

Максиму Вялкову

Если форма двери зовёт лилит,
под акацией не скучай,
Нажимай скорее тогда delete
И харону давай на чай,
Но пятак из меди расплавит гул,
Ассасинов расплавит пул,
Мы с тобой уедем туда, где фул
Мимикрирует в бьютифул.
О прекрасный далет, зовущий в даль,
Максимально в пике валет,
Колесо сансары встаёт в спираль,
Останавливая момент.
Я тебя приклею как птиц весной,
Как изюмноглазых гонцов
На ночное небо, полное снов,
И с мешком бредущих юнцов.
Пожалей её, пожалей её,
В зиккурате думузи спит.
Проливает мёд
Мёртвый вождь дождём,
Золотым потоком лилит.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА

October 19th, 2016 , 02:48 pm

Оказывается, тайнознание в европейской цивилизации связано, как правило, с феминной религиозной традицией.

Культуролог Игорь Яковенко называет эту подспудную тайную линию европейской культуры традицией «малой», противопоставляя её тем самым победившей («большой») традиции христианской ортодоксии 1 .

Если взглянуть на эту тайную линию с гендерной точки зрения, можно понять, что на протяжении всего времени торжества христианства в Европе именно тайная, эзотерическая традиция ратовала по крайней мере за равноправие (алхимик и его сестра), если не за приоритет (жрицы языческих культов) женской религиозности.

Тамплиеры и их Чёрные Мадонны, хлысты и их Богоматери, трубадуры и культ прекрасной дамы: во всех этих малотрадиционных орденах, сектах, движениях через особо почитаемые, ключевые женские фигуры просвечивал образ Великой богини.

В археологическом плане есть свидетельства по меньшей мере равноправного сосуществования в древности женских и мужских богов. Прежде всего здесь стоит отметить книгу Ариэля Голана «Миф и символ», в которой на обширном материале реконструирован весь спектр древних верований Европы, в том числе представления о Белом и Чёрном богах, а также о Великой богине. Святая Троица здесь биполярна: «трезубец мог служить символом как богини неба (в эпоху неолита), так и бога грозы (в эпоху бронзы) 2 ».

Антон Антипенко, реконструируя в книге «Мифология богини» античные представления о богине-матери на примере нескольких песен «Одиссеи», убедительно показывает, каким образом на всём протяжении известного хрестоматийного произведения проглядывают следы древнего инициатического культа.

По сути дела, путешествие Одиссея есть не что иное, как цепь инициаций или реинкарнаций, ведущая от одного воплощения Великой богини (Пенелопа, Цирцея, сирены, Калипсо) к другому 3 .

Мирная матриархальность земледельцев противопоставляется агрессивной экспансии скотоводов. Соответственно, и боги у них должны быть разные. Инициатический культ Деметры (земли-матери) и Персефоны — вот одна из основ европейского эзотеризма, той глубинной подкладки культуры, из которой в ХХ веке вырастают Фаулз и Эко, Павич и Памук, Пятигорский и Андрухович.

В феминистическом смысле женская религиозность (несомненно, отличающаяся от мужской уже на физиологическом уровне, ведь умеющие рождать по-другому понимают тайну жизни и смерти) веками была подавлена религиозностью мужской.

«Все бабы как бабы, а я — богиня!» — этот суггестивный слоган, встречающийся летом на майках, гораздо глубже, чем может показаться. Он вырастает из постепенного понимания того, что женщинам больше подходят женские идеалы, что женщина не обязана вести себя как Иисус, но может вести себя как Деметра.

Ряд женщин-психоаналитиков — последовательниц К.Г. Юнга (сделавшего вообще очень много для размывания границ между наукой и эзотерикой) работают над архетипами различных ипостасей Великой богини.

В частности, Джин Шинода Болен выделяет не только женскую троицу (соответствующую разным возрастам женщины, а также фазам лунного цикла), но и находит соответствия между женскими характерами и архетипами Метиды, Софии, Гекаты, Гестии, Деметры, Персефоны, Артемиды и Афины. Популярный призыв психологов, звучащий примерно как «Открой в себе богиню!», — это только верхушка айсберга грядущей женской религиозной эмансипации.

Но почему мы сейчас говорим об освобождении, раскрытии, о женском духовном реванше?

На самом деле феминная религиозная традиция лишь дремала под спудом религиозной традиции маскулинной. Она жила и сохранялась в языческих верованиях и эзотерических кружках, в картах Таро, в гностическом признании Софии как сотворца Вселенной, в легендах о Робин Гуде и Мариам, в культе Родины-матери, в ваянии снежных баб.

В низах культуры и на самом её верху феминная религиозная традиция ждала возможности вырваться наружу. В научной и писательской среде она прорывалась как любовь к пространству, как метагеография и геопоэтика.

Так, известный своими симпатиями к геопоэтике украинский писатель Юрий Андрухович задумал цикл лекций «Эрогенные зоны Европы», но вынужден был сменить название на менее эпатажное. Понимание женщины как инициационного пространства, а пространства как возлюбленной — это первый шаг на пути к осознанию своей связи с Богиней Матерью.

И дело, опять же, не в феминистках, составляющих явное меньшинство по сравнению с населением Земли. Дело в том, что маскулинная религиозная традиция с её культом силы, правды и технологий поставила этот мир на грань экологической катастрофы.

Иллюстрацией глобального сдвига является, например, фильм «Аватар». Когда творцы массовой культуры, изыскивая сюжетное начало, способное противостоять мертвящей техногенной цивилизации, обращаются фактически к образу Геи, богини земли, это значит, что в мире что-то меняется. Скрывать свои отношения с магическим, бессознательным, гибким, интуитивным становится не менее постыдным, чем отрицать свою рациональность, твёрдость и прямолинейность.

Обращение к феминной религиозной традиции — вот путь современного человека вне зависимости от его пола. Это путь, предполагающий толерантность, признание своей сексуальности, интерес к эзотерике, психологии, гомеопатии, инициационным практикам, изменённым состояниям сознания.

В этой традиции геопоэтика, понимаемая как дело богини Геи, — единственная обоснованная позиция на сегодняшний день. Основатель геопоэтики Кеннет Уайт, известный благодаря своим эссе, посвящённым единению человека и природы, говорит о необходимости новой гармонии, новой музыки и, соответственно, новых музыкальных инструментов:

«На днях я разговаривал с индеанкой... Она сказала мне, что её племени нужен был бы подобный инструмент: сначала надо было бы вырыть яму в земле, затем натянуть над нею верёвки.

В духе краснокожих я отвечал, что такой инструмент надо было бы назвать «Голос Земли»... Должен заметить: мне она понравилась тоже, ибо случалось и мне воображать себе нечто подобное 4 ». Известно, что музыкальные инструменты тесно связаны с полом.

Так, в шуточной статье «Почему тёлки не могут играть рок?» Джордж Табб 5 пишет о физиологических особенностях, связанных с извлечением звуков, доказывая, что игра на гитарах — это мужское дело.

Музыка всегда была сакральным искусством, и многие музыкальные инструменты сделаны так, что играть на них могут только правши или мужчины. Предлагая сделать инструмент, на котором могла бы играть сама Земля, К. Уайт пытается исправить этот глобальный дисбаланс, установившийся с победой мужской религии неба.

В наше время девушки хотят не только петь в церковном хоре, но и играть на органе, читать проповеди и раздавать облатки. Кроме того, они знают, что и Она — тоже женщина...

В каком-то плане мы как будто бы возвращаемся в ветхозаветные времена. Ведь, как пишет Михаэль Дорфман, «Яхве, Йегова — женское имя», а Элохим и Адонаи — «множественное число, которое по законам грамматики может включать сущности как мужского, так и женского рода 6 ».

То есть «бог» на иврите грамматически не только мужчина. Опять же, вспомним «сынов божиих, что входили к дочерям человеческим», «будете как боги» и другие «оговорки по Фрейду» из Книги Бытия.

Эти фразы, в которых идея божественного не противоречит архаичному множественному числу, — мостик к пониманию бессознательного нашей культуры.

Как сформулировал философ Григорий Померанц, западная культура сложилась из еврейской религии, греческой философии и римского права 7 .

Мифология в современной русской поэзии:
Андрей Поляков и Елена Шварц

Екатерина Дайс

В данном докладе речь пойдёт о двух полюсах современной русской поэзии - поэтессе из Санкт-Петербурга Елене Шварц и крымском поэте Андрее Полякове. Сравнивать их творчество имеет смысл и потому, что они представляют широчайший диапазон поэтических сущностей: север и юг, мужское и женское, сознательное и стихийное мистическое начала. Это два автора, давно и прочно признанные поэтическим сообществом и обладающие внутрицеховым авторитетом, чьи метафизические поиски заслуживают серьёзного внимания.

Мифология связана с архаикой, с обращением к древнему образу мышления и действия. Мифология имеет своё время - циклическое, и своё пространство - ещё не до конца изученное, не до конца известное. Мифологическое мышление ключевым образом отличается от современного, и главное его отличие в естественном приятии чудес, магии, мистики, в доверии к природным силам и в торжестве эмоций над разумом. Космос мифа синкретичен, здесь всё слито со всем, никого не удивляют постоянные превращения и метаморфозы, здесь девушка может стать деревом, а бык оказаться богом.

1
Nigredo Шварц

Елена Шварц признавалась в интервью, что «поэт - он поневоле какой-то жрец» и называла чтение стихов сакральным жертвоприношением. В её понимании сущности поэта сквозила идея К.-Г. Юнга о множественности личности, о том, что Юнг называл архетипом персоны или маски - социальной роли, которую человек играет на потребу общества. Поэт в представлении Шварц становился кем-то вроде древнего актёра-шамана, примеривающего на себя роли существ из разных миров: «…У меня было несколько масок, в стихах: "Кинфия", "Лавиния". Ни одна из них не приросла... Все как-то сошли. Иногда маска необходима для выяснения, что же есть ты сам, - в каждом живут несколько персон, и нужно время, чтобы найти, понять истинное лицо. И для этого требуется, чтобы предварительно была какая-то маска. А та всеобщая, коллективная жизнь, когда важно было понятие "круга", - она сама по себе способствовала масочности ».

Елена Шварц сама определяет своё поэтическое направление как метаморфизм, или в каком-то смысле, алхимию, постоянную трансмутацию всего и вся, единство мира через этот процесс. То есть, на наш взгляд, она наследует традиции Апулея - этого тайного алхимика эллинизма, зашифровавшего в истории четырёх испытаний Психеи четыре стадии алхимического Великого Делания . Как признавалась сама Елена Шварц: «Что до алхимии, я лично объясняю это в юнгианском смысле - что-то приходит к нам из коллективного бессознательного». Речь шла о том, что поэт в начале своего творческого пути писала тексты, проникнутые алхимической символикой, и только гораздо позднее читала алхимические трактаты и книги о Великом Ремесле - те, которые смогла достать в начале 1990-х. Но именно поэзию Шварц считала алхимией, искусством превращения себя в Философский камень. «Меня можно грубо все-таки определить христианским гностиком » - так определяла свою конфессиональную принадлежность Елена Шварц, подчёркивая, что её жизненным долгом было принести в мир хоть какую-то малую толику, хоть искру знания, или гнозиса. И она писала в своих стихах о хирурге, считавшем себя демиургом , о безумце, который вертит каменный шарик «как демиург наш шар земной », и просто о больном Демиурге .

Психическая болезнь как метафора изменённого состояния сознания, в котором возможен выход в другие миры, характерна для Шварц, чьи «Труды и дни Лавинии, монахини из ордена обрезания сердца», предваряет так называемое предисловие издателя, говорящего о том, что тексты монахини Лавинии - это «…пример спонтанного взрыва бессознательного, с которым не может справиться современное сознание. Сестра Лавиния смело, я бы даже сказал, дерзко пошла навстречу этому взрыву и поплатилась, как нам известно, за это рассудком… Мы надеемся, что эта причудливая смесь видений, фантомов, медитаций, простых признаний и непритязательных наблюдений даст пищу не только психоаналитикам, но и послужит лучшему самопознанию современного человека ». Интересно, что одно из самоопределений Шварц звучало так: «человек средневекового сознания», что можно понять именно как сознание мифологически ориентированное, исполненное алхимических и гностических смыслов.

Один из важнейших рефренных символов в поэтике Шварц - зелёный волк-ангел, вырывающий сердце героини, становящейся солнцем, огненным шаром. Например:

Подобрался ко мне потихоньку -
Выел сердце зеленый волк .

Приди, мой Ангел-Волк.
Слети, о серый мой, приди,
О сжалься, сделай милость,
Такая боль в моей груди…

Думала я - Ангел схватит
В миг последний лезвиё,
Но Тебе желанна жертва -
Сердца алое зерно .

Сам волк, называемый ангелом, одновременно претерпевает превращение во льва, но всё равно узнаваем и под этим новым обличьем. Эта тема прослеживается в нескольких стихотворениях и, естественно, напоминает нам о пушкинском «Пророке», вдохновлённом, в свою очередь, видением пророка Исайи.

«И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул …»

С другой стороны, и волк, и лев, и солнце - традиционные и довольно распространённые алхимические символы, так что прочесть стихотворения Шварц можно и в этом ключе. Так, зелёный волк встречается в книге алхимика Фулканелли «Философские обители», где речь идёт о празднике Зелёного волка, отмечавшегося в честь святой Остерберты, чьего осла съел волк. Святая, стиравшая бельё для монастыря и отвозившая его на осле, заставила волка выполнять работу своей жертвы. Однако, в легенде не объясняется, почему волк был именно зелёным, а ведь это важный для алхимии цвет, связанный с Гермесом Трисмегистом. Фулканелли подчёркивает, что «волк позеленел, когда задрал и сожрал осла. «Голодный и хищный волк» - это реагент, о котором Василий Валентин говорит в первом из своих Двенадцати ключей. Этот волк поначалу серый и никак не проявляет тот пылающий огонь, живой свет, что таится в его грубом теле. Свет проявляется, волк встречает осла… Серый волк становится зелёным и оказывается нашим тайным огнём, рождающимся Аполлоном, отцом света ».

Заметим, что героиня Шварц - именно монахиня, живущая в необычном монастыре:

Где этот монастырь - сказать пора:
Где пермские леса сплетаются с Тюрингским лесом,
Где молятся Франциску, Серафиму,
Где служат вместе ламы, будды, бесы,

Где ангел и медведь не ходят мимо,
Где во роны всех кормят и пчела, -
Он был сегодня, будет и вчера.
Каков он с виду - расскажу я тоже.

Круг огненный, змеиное кольцо,
Подвал, чердак, скалистая гора,
Корабль хлыстовский, остров Божий -
Он был сегодня, будет и вчера .

То, что этот монастырь алхимический, видно из строчки «Круг огненный, змеиное кольцо», относящей читателя к известному алхимическому символу - Уроборосу, изображаемому в виде змеи, кусающей свой собственный хвост. Вороны - это птицы первой стадии алхимического Великого Делания, Nigredo, а пчёлы отсылают к улью, символизирующему в алхимии первоматерию. «...Мастера нашего искусства утверждают, что Делание есть тяжёлый Гераклов труд, когда сначала нужно ударить по камню, скале или улью (то есть по нашей первой материи) волшебным мечом тайного огня, чтобы из его, камня, недр потекла драгоценная вода», - пишет Фулканеллли. То есть, по сути дела, Шварц говорила о монастыре Nigredo (отсюда и бесы, ведь это стадия падения в бездну, ужаса, смерти и разложения), о монастыре, превращающемся в алхимическую печь-Атанор. В качестве подтверждения нашего наблюдения, обратимся к 43 стихотворению из «Трудов и дней Лавинии…», носящему подзаголовок «Огненный урок». Речь в нём идёт о том, что «Мальчишки на заднем дворе развели/ Живой огонь из ящиков и тряпок,/ И он гудел, как сердце, и сиял…» Внезапно Аббатиса бросает в этот огонь жалующуюся на жизнь Лавинию, и призывает её к терпению, приговаривая «Гори дитя, гори, старушка…» Когда же Аббатиса достаёт Лавинию из огня, то произносит совершенно алхимические слова:

«Дитя, не больно? Саламандрой
Была ты в прошлом. В настоящем
Я поменяла твою кровь
На пламень легкий и кипящий".

Речь здесь идёт о смерти и перерождении в новом качестве, о трансформации, а не действительном уничтожении. «...Освободившись от бремени тела, душа испытывает подъём и наслаждается неслыханной свободой, купаясь в несказанном свете, который доступен лишь чистым духам. Душа покидает своё земное тело лишь для того, чтобы вдохнуть жизнь в тело новое. Вчерашний старик завтра уже дитя » Эти слова Фулканелли позволяют объяснить пришёптывание Аббатисы «гори дитя, гори старушка…», а также дальнейшие события, связанные с алхимической трансмутацией:

" Я стала новой, золотой,
Звенящею, странноприимной.
Огонь трещал, а мы пошли
В обитель, напевая мирно.
Я стала крепкой, золотой…»

Стоит подчеркнуть ключевую для понимания алхимии вещь. Дело в том, что распространённое представление о ней как о предшественнице химии - заблуждение. На самом деле алхимия была предшественницей психологии (недаром её изучению уделял столько внимания К.-Г. Юнг). Так же, как в общем и различные гадания, особенно на картах Таро, в древности заменяли людям ремесло психоаналитиков. Заметим, что число главок в поэме Шварц «Труды и дни Лавинии…» - 78 - совпадает с числом карт Таро, а некоторые символы словно бы взяты из этой магической колоды. Так Шварц посвящает 66-е стихотворение «Дурачку», или безумцу, привезённому в монастырь. Между тем, Дурак - это ключевая фигура Больших Арканов Таро, смысл которой заключается в том, что инициант становится магом. Карты Таро, как и в целом гадания на картах, принято связывать с цыганами. В этом смысле строчки Шварц: «Была я пастором и магом,/ Мундир носила разных армий,/ Цыганкой...» - приобретают новый смысл. А Аббатиса становится Папессой или Верховной Жрицей, святой отшельник, демон Теофил, башня, Звезда, Луна и Солнце находят свои прообразы в картах Больших Арканов. На первый взгляд кажущаяся простой поэзия Елены Шварц заключает в себе множество эзотерических смыслов, которые ещё только предстоит разгадать. И несмотря на то, что Шварц уже давно стала культовой фигурой питерского андеграунда и признанным поэтом, она в значительной степени по-прежнему не понята и не изучена.

2
Citrinitas Полякова

Живущий в Симферополе русский поэт Андрей Поляков уже давно привлекает внимание различных исследователей постоянными отсылками к античным мифам, становящимся живой тканью его поэтической речи. Однако свою последнюю книгу он строит уже на несколько ином фундаменте, на фундаменте мифологии как алхимии.

Поляков, демонстративно эксплуатирующий несвойственные ему ранее «классические» рифмы: кровь-любовь, вещи-зловещи, небо-хлеба, дождём-подождём превращает их в подобие простейших элементов, серы, соли и ртути, лежащих в основании множества таинственных превращений. Основной стержень сборника - внутренняя алхимия, точнее, Делание в жёлтом (Citrinitas) - забытый европейскими алхимиками третий из четырёх этапов создания Философского камня.

«На сухой дороге / куст явился в Боге», пишет Поляков. Алхимия, как внешняя, превращающая неблагородные металлы в благородные, так и внутренняя, направленная на самосовершенствование человека, признаёт два пути - сухой и влажный. Данная коллизия - выбора дороги - представлена в тексте Валентина Андреэ «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца...», который можно читать и как роман, и как мистический трактат. Стихи Полякова столь же неоднозначны - с одной стороны, утончённая поэзия, с другой - свидетельство самоинициации, попытки восстановления исторически утраченного мистериального знания.

Три основные стадии алхимического процесса, называемого «Великим Деланием», - Nigredo, Albedo, Rubedo . В контексте юнгианского психоанализа, возвращающего искусство алхимии в исследовательское пространство, эти три этапа соответствовали бы депрессивности, медитативности и креативности. Наиболее изученной считается первая стадия, Делание в чёрном, ей посвящены, в частности, книги философов и психоаналитиков Юлии Кристевой «Чёрное солнце. Депрессия и меланхолия» и Стэнтона Марлана «Чёрное солнце. Алхимия и искусство темноты». И в этом смысле Nigredo Елены Шварц не только обусловлено каббалистической игрой слов “Schwartz” и «Делание в чёрном», но и простой статистикой, ведь люди, пребывающие в состоянии Nigredo, чаще воспринимают это как свою проблему, чаще обращаются за помощью к психоаналитикам или пытаются преобразовать разрушительные силы Nigredo в нечто позитивное. Я знаю одного философа, который год за годом вгоняет себя в депрессию, позволяющую ему читать книги и издавать по монографии в год. Он использует деструктивность хаоса для того, чтобы отгородиться от реальности, мешающей творчеству. Так делала и Шварц, черпая вдохновение в Nigredo, Андрей Поляков предпочитает переход от спокойной медитации к творческой активности - или Делание в Жёлтом.

Считается, что европейская алхимия идёт из Древнего Египта, и это искусство превращения свинца в золото. Но алхимия была также и в Китае, стране жёлтого императора - это «даосская алхимия», направленная преимущественно на внутренний мир человека, который в духовном смысле должен был стать «золотым». Мир Полякова - на стыке двух традиций, западной и восточной, как и Крымский полуостров, где живёт поэт - на стыке двух культур, двух ментальностей, на границе Запада и Востока, в пространстве лимитрофа.

Эпиграф же, по наблюдению Михаила Айзенберга, восходит к цитате: «Я думал и понял. Мы все это знаем,/ что действие стало бессонным Китаем...» из Александра Введенского, в своё время - китаиста, использовавшего в своём творчестве, по терминологии теоретика «чинарей» Леонида Липавского, «иероглифы » - непрямую речь духовного начала, сквозящего сквозь материю. Гностики назвали бы это голосом Плеромы, а Карл Юнг - архетипами.

Главный «иероглиф» Полякова - золото, отражающееся в жёлтых листьях осени, коже китайских персонажей, жёлто-синем оперении синицы, Золотой орде и т.д., и символизирующее результат творческого процесса. Мистическое начало, обращение к архетипам - поверх знания, вне инициации - интересный феномен, часто встречающийся в истории культуры. Когда живая традиция умирает (а сведений о сути процесса Citrinitas до нашего времени практически не дошло), возникают желающие её восстановить, и в отсутствие возможности получить тайное знание от посвящённых они проходят самоинициацию.

Истоки интереса к алхимии, присутствующего в последнее время у многих современных поэтов, следует искать в Серебряном веке, с его напряжённым вниманием к оккультизму и мистицизму. Так, откровенно гностический девиз (гностики считали мир и тело тюрьмой для духа) слышен в строках Полякова: «Я верю в Бога,/потому/считаю время за тюрьму», перекликающимися с цветаевскими «В теле как в трюме/в себе - как в тюрьме/жив, а не умер/демон во мне».

Исследовательница творчества Введенского Ирина Анастасиевич, затрагивая тему птиц в творчестве поэта, пишет: «Алхимики использовали традиционные для мифологии образы птиц в качестве символов для описания алхимического преобразования, поскольку птицы представляют собой переход от физического (земля) к метафизическому (небо) » и приводит в качестве примера в том числе и следующие строки:

«Но кто ты ласточка небес, Ты зверь или ты лес» и «летевшую синицу, глухую как кровать на небе как ресницу пришлось нам оборвать»

И так же, как для Ирины Анастасиевич мир Введенского полон алхимических птиц-символов, мы видим это в стихах Андрея Полякова, пытающегося привнести даосскую алхимию в поле русского языка и скрестить её с алхимией европейской.

Прежде всего выбор времени - осень, что сопоставимо как с Элевсинскими мистериями, проводившимися каждый год в середине сентября, главным действующим лицом которых была Персефона: «я, незримо качаясь на жёлтых и чёрных иного/ эфира волнах, подержу в голове Персефонку … пускай я крещёный но всё-таки часто мне хочется/осенью верить каким-то богиням красиво-ночным». В другом стихотворении, вероятно, имеется в виду Деметра, другая богиня Элевсина, в чью иконографию входил сноп колосьев. Согласно мифу, богиня плодородия Деметра в знак траура по ушедшей в мир Аида Персефоне, сделала так, что земля перестала приносить дары. В этом смысле название книги может быть переосмыслено как «Китайский ад», от первого значения английского слова “descent” - спуск, падение. Здесь уместно вспомнить и не произносимую автором, но легко вычитываемую аллитерацию «татары-Тартар».

Возвращение Персефоны к матери знаменуется расцветом жизни и связывается с весной, в царстве Аида она проводит только зимние месяцы. И Поляков, переосмысляя миф, пишет: «Что ли уснём и наполним изнанкою глаз/ ласточек, лёжа скользящих в чернеющем танце…/ Колос богини не колет в холодную грудь…».

А вот и ипостаси богини, соответствующие трём основным стадиям Великого Делания:

«Богини левая рука бела, как в мае облака, а правая рука - червонная рука, а третия рука - невидима пока…»

Евгений Торчинов, известный исследователь даосской алхимии, пишет о том, что «в 15-й день 8-го месяца по лунному календарю происходит традиционный китайский праздник «чжун цю» - середина осени». Этот праздник, приходящийся на полнолуние, связан с луной, о чем и говорится в стихе китайского алхимика: "В пятнадцатый день восьмой луны жаба вверху сияет. Это поистине время расцвета и полноты семени металла. Когда возникает одна линия ян, вновь к жизни придет "возвращение". Тогда не медли и не тяни: время огня наступило". То есть предчувствие осени у Полякова - это время китайского праздника Полнолуния и одновременно - Элевсинских мистерий.

Практически в каждом стихотворении этого сборника Поляков упоминает жёлтый или золотой цвета, связывая их с Китаем. Например:
«но умных ласточек небесная Москва китайским золотом вернёт мои слова».

Там же, где нет жёлтого и золотого, а таких стихов меньшинство, присутствуют либо чёрный, либо белый, либо красный цвета, причём упоминаются и во роны - птицы, связанные с Nigredo, что отмечала ещё Анастасиевич в случае с Введенским. Осень, с её мёртвыми жёлтыми листьями, становящимися словами, становится ни больше и ни меньше, чем апологией алхимической стадии Citrinitas, перехода от созерцания к стихосложению:

«Желтоватая бледность листвы прошумит по углам букварями!».

Превращая годовой цикл смены сезонов в аллегорию алхимического процесса, поэт придаёт новый смысл Nigredo (весне), Rubedo (лету), Citrinitas (осени) и Albedo (зиме).

Китай здесь сродняется с градом Китежем, а также с тем золотым городом, который расположен над небом голубым, как в оригинальном тексте Анри Волохонского «Рай», из которого Борис Гребенщиков сделал песню «Под небом голубым…» Недаром в эпиграфе к сборнику поэт говорит: «…в листьях осенних Иерусалим!» Книга Полякова насквозь пронизана золотом и лазурью - цветами небесного Иерусалима, любимым цветом русских икон. И даже мелкие китайские (или райские) яблочки играют в тексте вторым своим неназванным названием.

«На каком языке засыпая, Я не вижу с востока друзей... Что мне слов золотое незнанье? Лучше осени дальний Китай, Круглых яблок, Любви урожай».

Но не только коннотации, связанные с Раем, далёким как Китай, мы видим в этом стихотворении, но и отсылку к Афродите, греческой богине любви, которой были посвящены яблоки, ласточки и липы.

Кстати, соединение круглых яблок и дальнего Китая уже было предпринято по-русски в последнем альбоме рок-группы «Наутилус Помпилиус» «Яблокитай ». Причём, по признанию музыкантов, оно восходит к кальке слова «апельсин» с немецкого, Apfelsine. Золотоносность Китая достигает у Полякова апогея в слове «Златокитай», откровенно отсылающему к «Яблокитаю».

Таким образом и синева, и синица у Полякова связываются с Китаем через непроизносимое созвучие. Причём Китай предстаёт аналогом Рая, где вместо Евы (от евр. «жизнь») царствует Зоя («жизнь» по-древнегречески). «Зоя пришла и жила» - аллюзия на текст Введенского:

«Входит Зоя. Она раздевается, значит хочет мыться. Два купца плавают и бродят по бассейну. ЗОЯ. Купцы, вы мужчины? ДВА КУПЦА. Мы мужчины. Мы купаемся. ЗОЯ. Купцы, где мы находимся. Во что мы играем? ДВА КУПЦА. Мы находимся в бане. Мы моемся. ЗОЯ. Купцы, я буду плавать и мыться. Я буду играть на флейте. ДВА КУПЦА. Плавай. Мойся. Играй. ЗОЯ. Может быть, это ад» 22 .

Топографическая амбивалентность этой бани, куда заходит Ева-Жизнь-Зоя, не позволяет с точностью сказать, что это - ад или рай. Хотя финал предпоследней строчки («играй») указывает на последнее. Но обратим внимание на то, что Зоя делает - плавает и играет. Совсем как у Полякова («плыви в листве, /летающая птица) и повторяющаяся рифма «летай - Китай», где императив от глагола «лететь» превращается в мёртвое течение реки Леты. Причём время года, выбранное для книги - золотая осень, пора листопада, наступающая после лета. С Китаем поэт рифмует чтение, создавая два персонажа: девочку-дуру и мальчика-читая .

Но вернёмся к Зое. С мифологической точки зрения это имя связано с планетой Венерой, названной так в честь римской богини любви, соответствующей греческой Афродите. В этом свете совсем по-особому читаются строки Полякова, в которых вход танков, побуждаемый воинственностью Марса, сопрягается с поднятием брови Зои, связанной с Венерой.

Предельная сгущённость образов видна и в лучшем, пожалуй, стихотворении книги. Приведём его полностью:

«Ласточка, а в-чём ты виновата?» «Только в-том, что потеряла брата, потеряла брата-муравья!» Расплетает косы мурава, а душа: ни-в-чём не виновата, забывая маленького брата, улетая в-чёрные слова.

Душа в данном случае - это Психея из «Метаморфоз…» Апулея, занятая сложным делом. Пытаясь выполнить трудное задание Венеры - разобрать за одну ночь кучу зерна по сортам (здесь, очевидно, лежат истоки сказки о Золушке), Психея призывает на помощь муравьёв. Золушка же справляется с испытанием с помощью других волшебных помощников - голубей, символизирующих любовь и принадлежащих, как и ласточки, Венере. Золушка-Зоя, кладя бабочек на виски, показывает тем самым своё родство с Психеей, душой, бабочкой. Поляков пишет тонко и скупо, на уровне подсознания, подобно тому, как Апулей вставляет новеллу внутрь романа, внедряя то, чтó именно потеряла ласточка-Психея: брата

22) Введенский А. Потец // Введенский А. И. Всё. М.: ОГИ, 2010. С. 235-236.

На протяжении 2000 лет, с момента оформления христианства как института, существуют разнообразные тайные течения, которые надо рассматривать не по отдельности, а в совокупности: как единую, цельную линию. О том и разговор.

Екатерина Дайс – исследователь, чья область интересов зовётся, для непривычного уха, несколько экзотически. Она – специалист по мистериальной традиции в европейской культуре и по проблемам геопоэтики (и кроме того – по современной русской и украинской литературе). В своё время она, закончив РГГУ, защитила там новаторскую диссертацию с неожиданным названием: «Малая традиция европейской культуры в творчестве Джона Фаулза» (позже диссертация легла в основу книги «Джон Фаулз и мистериальная традиция»).

Речь шла о том, как и почему в творчестве этого английского писателя – вполне массового, издававшегося миллионными тиражами – отразилась «другая», «неофициальная», «малая» линия европейской культуры, на протяжении двух тысяч лет существующая параллельно христианству. В эту традицию, которая в конечном счёте получила название мистериальной, входит разнообразнейший круг явлений от языческих движений до вполне христианских с виду орденов и сект.

На протяжении по крайней мере двух тысячелетий вопрос о гендерной идентичности Бога для европейской культуры не был актуальным. Если старшая ипостась Бога, то Отец, если младшая, то Сын, если духовная, то Святой Дух, но не Душа. Женщина могла разве что родить Бога - как, пардон за светскую параллель, в прогремевшем стихотворении белорусской поэтессы Марии Мартысевич «Роди президента». Не «стань президентом», а роди!

Сейчас исследовательская работа Екатерины состоит в том, чтобы выявлять в современной, особенно – популярной литературе следы некогда тайного, а теперь всё более явного знания: прежде всего это – отсылки к гностическим текстам, к опыту разных духовных орденов, к алхимии. Наличие этих следов, считает исследователь, не случайно и свидетельствует о глубоких переменах в культурном состоянии западного мира: мистериальная традиция, оттеснённая некогда на периферию культуры, теперь всё более смещается к её центру.

Не могла упустить возможности расспросить Екатерину о том, какими ей видятся современные культурные процессы и что они, по её мнению, означают.

– Что за путь, Екатерина, привёл вас от Фаулза – к исследованию потайной традиции западной культуры?

– Начиная работать над диссертацией о Фаулзе, я, как и все, думала, что Фаулз – постмодернист. Но он не ложился в постмодернистскую схему. И не только в неё. Я попыталась, оставаясь на постструктуралистских позициях, разобрать его сюжеты, персонажей. Оказалось: в каждом его произведении есть маг (жрец, инициатор), инициант и истинная возлюбленная героя, которая противопоставляется его ложным возлюбленным.

Это – явно не постмодернизм. Но тогда что?

Мой научный руководитель, Игорь Григорьевич Яковенко, предложил как рабочий термин название «малая традиция». Оно, конечно, очень условно. Такой термин есть в этнологии: «малой традицией» называются культурные традиции малых народов, – например, Севера. Но традиция, которая имеется в виду – совсем другое. Она и по масштабу, и по важности отнюдь не «малая» – особенно сейчас, если смотреть на процессы, начавшиеся в ХХ веке. И если она сейчас набирает обороты – что, лет через двадцать будем её переименовывать в «большую»? Точнее говорить о традиции мистериальной.

– А как бы вы назвали, в противоположность мистериальной, господствующую в культуре традицию?

– Это традиция официальная. Дело в том, что на протяжении около двух тысяч лет – с момента оформления христианства как института – существуют разнообразные тайные течения, которые надо рассматривать не по отдельности, а в совокупности: как единую, цельную линию.

Если придерживаться такого взгляда, история этого периода, особенно европейская, выглядит совершенно иначе. Предполагаемая же дробность мистериальной традиции связана с тем, что традиции официальной попросту выгодно представлять конкурента как нечто фрагментарное, несущественное и, действительно, «малое». В этом отношении со времён Иринея ничего не изменилось. Тенденция к подтасовкам та же.

Как-то на конференции «Россия и гнозис» представитель официальной традиции высказался в том смысле, что, во-первых, гностицизма по большому счёту никогда не было, а во-вторых, не надо показывать, что это какая-то единая, большая линия, тенденция, – это-де всё отдельные, маргинальные, не связанные друг с другом феномены. Смысл же как раз в том, что они друг с другом связаны. И нельзя понять тамплиеров, не поняв хлыстов, масонов, розенкрейцеров…

– Но это же всё движения в рамках официальной традиции. Что же, у официальной и мистериальной традиций – общий корень?

– По сути, да. Это синтез из одних и тех же элементов - двух разных цельностей. Эти две традиции потому и соперничают друг с другом, что очень близки, как двоюродные сёстры. Зачастую, к какой из традиций что отнести - вопрос трактовки.

Например, замечательный афоризм Фрэнсиса Бекона, «Knowledge is the power», или «Знание – сила!» можно понимать и как гностический призыв «Gnosis is the power», то есть вся сила в гнозисе - истинном знании электов. Речь идёт лишь о толковании, о переводе. Ведь у слов «gnosis», «knowledge», «знание» – в конце концов, общий индоевропейский корень

– А как проходит разделительная линия между традициями?

– Думаю, в пространстве антропологии. Им соответствуют разные типы человека. Представитель мистериальной традиции с точки зрения психологии – депрессивный тип. С точки зрения истории религии это гностик.

Главное для гностиков представление: есть два божественных начала. Одно из них – условно говоря, хорошее, но оно не вмешивается в земные дела. Другое – не то чтобы злое, но неразумное. Оно творит зло не преднамеренно, а по неумению и недомыслию. Мир – его порождение – безнадёжно и непоправимо плох. Это депрессивная картина мира.

Землю, считают они, создал несовершенный бог, Демиург, и за всё зло отвечает именно он. Так здесь решается вопрос теодицеи – основной вопрос христианства, который в нём не решён до сих пор: если Бог благ, то почему вокруг столько зла? Для гностиков здесь нет ничего странного: мир, как они считают, вообще погряз во зле – Демиург в принципе не мог сотворить ничего хорошего.

Как мы знаем, в истории не было государств, которые были бы основаны на гностической линии. Правда, в Болгарии богомилы одно время были у власти – но недолго. И не случайно. Дело в том, что это невозможно. Это уже цивилизационный вопрос: государство не может быть основано на представлении – коренном для мистериальной традиции – о том, что всё плохо и будет плохо всегда, и в этом смысле мы здесь, на земле, ничего изменить не можем. То есть, если мыслить в категориях психоаналитических, депрессивное государство невозможно. А государство, скажем, маниакально-депрессивное или параноидальное – вполне возможны.

Но две традиции – это и две разные позиции человека в бытии. Для представителей официальной традиции, а их большинство, собственное религиозное чувство и участие в религиозном таинстве в качестве человека, способного на что-то влиять, в принципе неважно.

В христианстве и в других официальных религиях экстатические чувства обращены прежде всего к священнику: он, служитель, ответствен за магию, за превращение вина в кровь, облатки – в плоть... Рядовые христиане не могут ни совершать чудес, ни вообще использовать магические состояния и способности. Им необходим посредник.

В мистериальной традиции (к этому, кажется, приближается и протестантизм в своих наиболее модернизированных формах) на отдельного человека возлагается больше религиозной ответственности. Он сам может творить обряд, крестить детей...

Вспомним конфликт между Петром и Павлом и Симоном Магом. Симон Маг летал, и его полёты притягивали большое количество зрителей. Он делал то, чего – в рамках официальной традиции – не мог делать человек: творил чудеса. Богом себя Симон Маг не называл, он был человеком – но при этом летал! И что же делают, по преданию, Пётр и Павел? – Они молятся о том, чтобы тот упал. Симон Маг падает и разбивается. По-моему, эта история очень характерна для отношений официальной и мистериальной традиций.

Я бы добавила: в алхимии человек сам преобразует материю. То есть, алхимик делает нечто совершенно невозможное с точки зрения представителя официальной традиции: он пытается сам делать дело Бога – Творца мира. По сути, он в чём-то – в том, что может быть выражено в материальной форме – становится богоподобным.

– Вы думаете, официальная традиция стала доминировать на европейском историческом и интеллектуальном пространстве в силу того, что у неё более позитивная и конструктивная жизненная установка?

– И ещё потому, что людей, которые способны принять весь ужас мира, меньше, чем тех, которые хотят думать иначе.

– Насколько я понимаю, мистериальная традиция, потерпев в известном смысле поражение, – никуда не делась, а ушла в скрытые формы существования. Вы писали, что в ХХ веке она становилась всё более значимой, проходя путь от элитарных кружков до массового читателя книжек Дэна Брауна. В каких формах она жива сейчас?

– Прежде всего, стоит назвать массовую литературу, популярных сейчас писателей: Пелевина, Сорокина – если говорить о России; того же Фаулза с его миллионными тиражами, Джойса, Гессе, Эко, Павича, Памука…

В ХХ веке было три всплеска мистериальной традиции – возможно, это связано с общекультурными процессами. Первая волна – и на Западе, и, чуть позже, в России – была связана с Первой мировой войной и с пониманием того, что человек становится уязвим и раним. Всплеск мистицизма был сильнейший. Думаю, война с применением новых технических средств массового уничтожения – то есть, опосредованное убийство – влияет на религиозное чувство.

Прежде всего, человек начинает ощущать бОльшую ответственность за себя, за свою судьбу. Он уже не перекладывает её на кого-то другого. Говорят, что невозможна поэзия после Освенцима. Так и религия в её традиционных формах после Первой мировой оказалась невозможной.

Обратим внимание: в 60-е годы начинается много разных, общественных и научных революций. В качестве примера революций общественных можно назвать сексуальную; как пример научной – топографическую (преимущественный интерес к истории и времени уступает место интересу к географии и пространству), в западной гуманитаристике она известна как «пространственный поворот». Скажем, культурология сейчас – это очень во многом культурная география.

На первый взгляд кажется, будто эти революции друг с другом не связаны. Но всё гораздо сложнее. Я называю это «Возвращением Великой Богини». Скажем, сексуальная революция – это легитимизация женственности. Традиции проявляются в разных модусах. Социальный модус проявления официальной традиции – это угнетённое положение женщины. А в мистериальной традиции пол либо не слишком важен, либо женщины имеют некоторое преимущество.

В конце концов, можно сказать, что мистериальная традиция восходит к неолитическому культу Великой Богини, Богини земли, а официальная – это модифицированный культ Бога неба. Ведь даже «Отче наш» начинается со слов: «…иже еси на небеси». На протяжении истории вера в Бога неба и вера в Богиню земли конкурировали друг с другом. Точнее, сосуществовали. А в ХХ веке, с 60-х, религия Богини вырывается наружу.

Третья волна идёт где-то с начала 90-х. Это последний в ХХ веке всплеск мистериальной традиции. Он, похоже, окончательно её легитимизирует. Первый всплеск был, в общем-то, тайный. До 1905 года никто из тех же символистов не мог сказать, что принадлежит к другой, неправославной вере: в России действовал закон неотпадения от православия. Рождённые лютеранами или иудеями могли ими оставаться, но из православия нельзя было перейти в другую религию – до 1905 года за это грозила каторга.

То есть, Марина Цветаева не могла всем прямо сказать, что она участвовала в тайных обрядах...

– Неужели участвовала?

– По её стихам это предположить можно. А у Чехова, например, есть рассказ, который можно интерпретировать с точки зрения гностицизма: «Рыбья любовь», о том, как Карась влюбился в Сонечку. Сонечка – это очевидно гностическая София. Так вот, Чехов не мог иначе, как иносказанием, говорить о том, что он гностик.

– А он был гностиком?!

– Он был антихристианином. Нелюбовь к христианству довольно часто, хотя не обязательно, сочетается с любовью к мистицизму как к его конкуренту. Да многие русские писатели были гностиками. Например, Достоевский.

– В чём же это выразилось?

– Прежде всего – в типично гностическом мироощущении. Потом, в героинях типа Сонечки Мармеладовой – обратите внимание: снова София! Да ещё и падшая женщина, а гностическая София так и называлась – «падшим эоном». Неслучайно Симон Маг в качестве её воплощения возил с собой проститутку, выкупленную из борделя.

– А сам-то Чехов отдавал себе в этом отчёт – или неосознанно воспроизводил культурные матрицы?

– По крайней мере, знать об этом он мог. В то время в гимназиях учили латынь; о гностицизме можно было узнать из доступных источников – из антигностических сочинений отцов Церкви, Иринея Лионского; из алхимических трактатов, где гностические идеи тоже представлены.

Известно, что 18-летний Пушкин очень хотел быть принятым в масоны. Но его не взяли. Однако во многих его произведениях есть масонские символы: кинжал, «и братья меч нам отдадут»… Подробнее об этом можно прочесть в трудах Всеволода Сахарова, посвящённых масонству в русской культуре XIX века. Часто происходило так, что представители мистериальной традиции, если не могли или не хотели высказывать свои мысли откровенно, превращали их в литературу, особенно – в детскую. В результате к сознательному возрасту дети уже могли выбирать, какая из традиций им ближе.

Если где-то упоминается летающий человек – будьте уверены: это всё мистериальная традиция. «Питер Пэн», например. Или «Мэри Поппинс». Там же – летающая няня!

Памела Трэверс вообще была ученицей Гурджиева. И возмущалась, кстати, что «Мэри Поппинс» называют книжкой для детей. Судя по всему, то, что младенцы могут говорить с животными и знают язык растений, пока лежат в колыбели – не просто сказка. У Гурджиева как раз были идеи о том, что человек соответствует себе, только когда рождается, в детстве – позже он превращается в машину. И надо его из машины снова сделать человеком. Ну вот, похоже, что-то такое она и имела в виду.

Тот же Андерсен – это сплошная алхимия. Я сама удивляюсь, когда глазами исследователя эзотеризма смотрю на детские сказки: там всё настолько откровенно, что непонятно, почему у нас каждый третий не разбирается в алхимии? (Смеётся)

Мистериальная традиция ведь не зря так называется. Она идёт от древних мистерий. В них был запрет на письменное изложение – во многом связанный, наверно, и с тем, что писать и читать могли немногие; но ещё и с тем, что, будучи записанным, тайное знание могло попасть к профанам и исказиться – предполагалось, что устная передача, в смысле сохранности, более надёжна.

Вспомним Апулея и его «Метаморфозы», а заодно и его риторическую речь «Апология, или О магии», где он пытается отмести обвинения в том, что был магом. Один пример. Апулей как ритор носил при себе изображение бога Меркурия. Так вот, он проговаривается о том, что Меркурий, изготовленный специально для него, был сделан не из предписанного для таких случаев сорта дерева, а из чёрного дерева.

Чёрное дерево в мистериальной традиции – очень важный символ: он связан и с чёрными мадоннами, и с ковчегом Завета… Меркурий ведь был покровителем не только риторов, но и алхимиков. Алхимия во времена Апулея была уже известна. Показывая статуэтку как покровительницу риторов, он на самом деле, может быть, показывал другую – ту, что покровительствовала алхимикам. Просто такой статуэтки никто из присутствующих на суде никогда не видел.

Так вот, в «Метаморфозах, или Золотом осле» и в «Апологии» зашифрованы элементы мистериальной традиции. Но так, что эту запись трудно отличить от обычной риторической речи или от романа как жанра. Дошедшая до нас речь не может быть той же, что он произносил в суде – хотя бы потому, что она по времени гораздо больше, чем ему было позволено говорить. Он её дописывал.

Я подозреваю, что Апулей вставлял туда фрагменты тайного знания, которых, когда он произносил это в суде, не было – и так донёс до нас древнегреческую алхимию. О ней, кстати, писала ученица Юнга Мария-Луиза фон Франц. Вот один из древнейших примеров того, как в литературе представлена мистериальная традиция, причём такой, который точно датируется. Есть примеры и более свежие – скажем, «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца».

А в ХХ веке это уже становится на поток. То есть, трудно быть известным писателем, если ты ничего не знаешь о демиургах. На Украине Владимир Ешкилев даже издавал журнал «Плерома». Один из номеров был оформлен как антология украинской литературы, в которую вошло множество современных авторов – практически все, кто писал на Украине в конце 90-х. И этот специальный выпуск «Плеромы» был назван «Возвращение демиургов».

Я уже писала о том, что к мистериальной традиции имеет отношение культура русских рокеров – скорее авторов-исполнителей, чем слушателей, которые, как правило, не понимают, о чём в песнях поётся на самом деле.

– Но ведь мы сейчас говорим о людях ХХ века: от Фаулза до русских рокеров, которые вообще наши современники, собратья по культуре и учились в советской школе. Зачем им, сформированным официальной традицией, элементы мистериальной? Что они там ищут?

– Мы живём в неоднородном мире. В нём присутствуют, неразрывно связанные, обе эти традиции. Почему большие писатели, особенно романисты, часто обращаются к мистериальной традиции? Роман – это же, в принципе, отображение целого мира в его полноте. А в мире есть и то, и другое.

– Это – стремление восстановить целостность?

– Скорее так: некоторая, всегда существовавшая, но скрытая тенденция становится явной. Вообще-то многие люди относятся к этой традиции по собственной природе. Если традиция оказывается вне закона, они либо сами себя убеждают в том, что они не таковы, либо всё равно тихой сапой ею занимаются.

Сейчас мы живём в постхристианскую, секулярную эпоху, а людям всё равно надо во что-то верить. На самом деле, я думаю, что это – эпоха переломная, в каких бы терминах мы об этом ни говорили: «Кали-юга», «эра Водолея» … Условно говоря, Новейшее время закончилось. Мы, правда, ещё не совсем это понимаем. И начался какой-то принципиально другой большой этап. Естественно, это связано с взаимодействием человека с компьютером, вообще с техническими устройствами.

– И это имеет отношение к судьбам мистериальной традиции?

– Опосредованного отношения не исключаю. Думаю, здесь во многом сыграло роль распространение интернета – с его помощью коллективное бессознательное заменяется, так сказать, «коллективным сознательным». Например, многие отмечают, и я тоже, как во френдленте независимо друг от друга подряд появляются посты на одну и ту же тему.

Появилось даже понятие «рифма френдленты». Или супруги (нынешние или бывшие) пишут посты практически одновременно, причём будучи в разных городах. Это синхрония, то есть совпадение материального и духовного планов человеческого бытия, о котором писал К.-Г. Юнг.

Кроме того, людям стало легче находить единомышленников. Может быть, мистики пошли в своеобразное наступление, потому что изменились условия существования человечества. Вот рождается один мистик на тысячу человек – и как он будет жить в мире, где нет интернета, самолётов и так далее? Он другого такого же увидит раз в год. А тут – пожалуйста: ЖЖ-сообщество, группа Вконтакте или на Facebook"е. И общайтесь себе на здоровье! – независимо от места жительства.

– А давно ли мистериальная традиция стала предметом исследования? В какой мере это вообще научно осмыслено?

– На Западе исследования эзотеризма начались довольно давно. Наука ведь следует в своём развитии за процессами, происходящими в обществе: писатели начали, учёные за ними подтягиваются. Есть авторитетные фигуры в этой области – например, Фрэнсис Йейтс. Студенты в университетах вполне могут обучаться, скажем, Таро – то есть не как магической практике, а как истории культурной формы.

Мы тут, как всегда, немного отстаём – сейчас-то уже можно представить себе спецкурс по тому же Таро, например, в МГУ, а лет 20 назад такое было совершенно невозможно.

– Кто у нас, кроме вас, ещё этим занимается? Есть ли какая-то школа, исследовательская группа, – вообще кто-то, кого вы могли бы отнести к своим единомышленникам?

– Если говорить об исследователях гностицизма, то это либо академические учёные, религиеведы, например, Евгений Афонасин из Новосибирска или Николай Шабуров из РГГУ, либо переводчики-энтузиасты, собирающиеся вокруг сетевых сообществ.

У меня есть свои любимые авторы, например, Антон Антипенко с его книгой «Мифология богини», Елена Глухова со статьями о влиянии розенкрейцерства на поэзию Серебряного века, Юрий Халтурин с исследованиями по масонскому символизму. Раньше одной из таких групп был круг авторов журнала «Волшебная гора», опосредованно выросший из эзотерического салона, располагавшегося в Южинском переулке. Есть авторы круга журнала «Дельфис», постоянные мероприятия проходят в магазине и культурном центре «Белые облака». Но это всё довольно разрозненно.

– Насколько мне известно, вы разработали новый подход к исследованию текста…

– Я вычленила сюжеты, характерные для мистериальной традиции и восходящие к тайным знаниям древности. На основании этого перечня сюжетов легче прослеживать взаимосвязи междуне связанными друг с другом, на первый взгляд, текстами и вообще понимать, о чём они. То есть, скажем, у вас есть история о Мелисенте, «Принцессе Грезе» Ростана, на поиски которой отправляется группа молодых людей. Если не сопоставлять её золотые волосы с золотым руном – непонятно, что в этом тексте происходит. А история золотого руна – история алхимическая.

– Как вы видите пути дальнейшего исследования литературы мистериальной традиции? Какие задачи предстоит решить?

– Надо для начала вообще описать историю, в частности, историю литературы. И переосмыслить всё и всех, начиная с крупных писателей и крупных исторических явлений. Некоторые вещи до сих пор непонятны, если не учитывать мистериальную сторону. Думая о волнах эзотеризма в ХХ веке, я поняла, что многие советские проекты, вообще советская история, даже некоторые детали быта – могут быть поняты и в гностическом ключе.

Например, традиционное для гностиков представление о том, что мир –тюрьма, и тело – тюрьма. Сталинские репрессии – то есть, когда достаточно много народу безвинно попадает в тюрьмы – вполне соотносятся с гностическим ощущением мира и тела как темницы. Если присмотреться, у большевиков было много общего с эзотериками – у них и символы не зря такие похожие: скажем, пятиконечная звезда - пентаграмма…

Или, например, откуда произошёл знаменитый девиз: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»? Возможно, что от одного из толкований имени Яхве как анаграммы от фразы «Я был, есть и буду», или от фразы, начертанной на стене храма древней богини: «Я, Исида, есть всё, что было, есть или будет». Именно поэтому коммунистический девиз был таким завораживающим, что в нём Ленин уподоблялся Богу, причём в той форме, которая была привычна нашим предкам.

А советская «борьба с мещанством»? У меня были знакомые, которые выбросили на улицу бесценную отцовскую коллекцию африканских масок и скульптур: боролись с мещанством! Выкидывали столы из красного дерева… А почему они с ним боролись? Если мы находимся в рамках гностического понимания мира – они сражались со злой материей...

– У вас три основных области интересов: мистериальная традиция, геопоэтика и современная русская и украинская литература. Связаны ли они между собой?

– Думаю, да. Украинская литература меня заинтересовала в основном из-за Станиславского или Ивано-франковского феномена, прежде всего – из-за Юрия Андруховича. Он, по сути, последователь Фаулза.

Кроме Андруховича, на современной литературной карте Украины . Я вообще считаю его гностиком. Правда, гностик он, так сказать, стихийный, ибо совершенно не интересуется идеями гностицизма. Но гностиком или алхимиком можно быть, даже не понимая, что это такое. Помните: «Каждая душа по природе своей - христианка». Но бывают и души по своей природе гностические.

Герои Сергея Жадана сродни евангельским грешникам, мытарям и блудницам. Это алкоголики, наркоторговцы, бандиты, представители среднего бизнеса, проститутки, лабухи, американские проповедники, контрабандисты. От героев Жадана не ждёшь каких-то истин, и тем не менее от этих произведений невозможно оторваться. Они втягивают внутрь, и ловишь себя не столько на том, что начинаешь сочувствовать его героям (хотя они, конечно, заслуживают прежде всего жалости), сколько на том, что начинаешь ими интересоваться.

Что до геопоэтики, то она, безусловно, связана с «возвращением Великой Богини»; недаром одно из её воплощений – эллинская Гея. Это – область философии: философия пространства, которую придумал в конце 70-х Кеннет Уайт – француз шотландского происхождения, эссеист и поэт. В это время в истории культуры происходили важные вещи. Уайт однажды понял, что технократическая цивилизация ведёт мир к пропасти, и что необходима философия, которая вернула бы человека к природе.

Характерно, что на сайте Шотландского центра геопоэтики, в определении понятия «геопоэтика» звучат слова о том, что она «глубоко критична к западному образу мысли и действия, существующих последние 2500 лет», то есть, по сути дела, к (в широком смысле) христианской цивилизации.

Когда Кеннет Уайт изобрёл понятие «геопоэтика», он был в одной из экспедиций. Это слово пришло к нему как своего рода озарение. В «Альбатросовой скале» Уайт рассказывает о письме итальянского пианиста из Соединенных Штатов, где он гастролировал: «На днях я разговаривал с индеанкой... Она сказала мне, что ее племени нужен был бы подобный инструмент: сначала надо было бы вырыть яму в земле, затем натянуть над нею веревки. В духе краснокожих я отвечал, что такой инструмент надо было бы назвать «Голос Земли»... Должен заметить: мне она понравилась тоже, ибо случалось и мне воображать себе нечто подобное» , – добавляет Уайт.

А через 15 лет на Украине, независимо от Уайта, геопоэтику придумал для своих безумных проектов Игорь Сид. С 1993 года он устраивает фестивали, нацеленные на формирование новых территориальных мифов, и публикует об этом статьи и эссе. Сид – это такая, условно говоря, реинкарнация Волошина: он постоянно стремится превратить какое-нибудь пустынное место в культурное.

До Волошина Коктебель никого не интересовал – это была просто степь, где жили татары, и литераторы там смотрелись очень странно. А сейчас без литераторов Коктебель и представить себе нельзя. Волошин сделал из пустыни курорт: один человек сумел превратить место совершенно заброшенное – в осмысленное, даже в своём роде культовое. Нечто подобное Сид сейчас делает, в том числе, в Керчи - наименее известной части Крыма, проводя уже в четвёртый раз фестиваль «Боспорский форум современной культуры», он втайне надеется что-то изменить в этом пустынном с туристической точки зрения, месте.